Сыны степей донских - Константин Абрамович Хмелевский

спекулируя на темноте и отсталости станичников, разжигая фанатизм, раскол среди казачества становился заметнее. Объехав летом станицы 2-го Донского округа, член войскового круга П. Агеев рассказывал, что повсюду старики стояли за «порядок» и доведение войны до победного конца, а молодежь, фронтовики — за «углубление революции». На сходе в станице Клетской прибывший с фронта казак Борисов попросил слова для приветствия, но вместо этого стал распекать собравшихся за то, что в станице все должностные лица, назначенные при старом режиме, остаются на своих местах. Ему никто не посмел возразить. «…Люди с неизвестным прошлым, — заключил свой рассказ Агеев, — наступают на станичный быт и имеют успех, потому что последний чего-то трусит… уходит в свои избы и дворы, оставляя станичный майдан и площадь в распоряжении углубляющих революцию…» Но до поворота масс трудового казачества на сторону революции было еще далеко.

Выступление на войсковом круге явилось началом бурной, но, к сожалению, непродолжительной революционной деятельности Михаила Васильевича Кривошлыкова. Его имя стало известным среди демократически настроенных фронтовиков и станичников и ненавистным для атаманско-кулацких верхов. Пылкая натура его жаждала действий. Почувствовав в Кривошлыкове опасного врага, донская контрреволюция поспешила убрать его из области в действующую армию.

В июне 1917-го по окончании Новочеркасского училища прапорщик Кривошлыков был назначен в 28-й Донской казачий полк, находившийся в составе 5-й казачьей дивизии на Западном фронте. Сборы были недолги. Михаил отправлялся к месту службы, искренне убежденный, будто выполняет свой революционный долг. Подобно многим казакам, солдатам, крестьянам, он в то время верил, что с падением царизма война ведется в защиту свободы и демократии. Молодому казачьему офицеру, одушевленному революционным чувством, но с неоформленными политическими убеждениями, нелегко было разобраться в истинном смысле призывов Временного правительства и «социалистических» партий оборонять свободную родину от германского империализма. Фронт стал для Кривошлыкова суровой школой, избавившей его, как и многих других, от оборонческих иллюзий.

В полку новый прапорщик застал непростую обстановку. Как и в других казачьих частях, здесь большинство офицеров и спустя четыре месяца после падения царизма составляли монархисты, зачастую не скрывавшие своих симпатий к рухнувшему режиму. С откровенной неприязнью они отнеслись к созданию полкового комитета. Но их попытки сохранить прежние порядки, изолировать казаков от бурно развивавшихся революционных событий были тщетны.

Поддержанный казаками комитет провозгласил себя официальной властью и объявил об установлении контроля над действиями командира полка. Офицерам — сторонникам свергнутой монархии комитет выразил недоверие. Разразился скандал. Армейское командование срочно направило в полк своего комиссара для улаживания конфликта. Миссия его не удалась, страсти продолжали накаляться. «Старорежимцы» возмущались:

— Неслыханное дело! Казаки, всегда беспрекословно выполнявшие приказы начальства, захотели сами быть хозяевами в полку! Да как это быдло смеет?

«Быдло» смело. Комитет настоял на отстранении от должностей и удалении из полка нескольких наиболее ярых реакционеров. В эту бурную обстановку, полную драматических столкновений, конфликтов, окунулся Кривошлыков. Явился он в полк без коня; денег на полную казачью «справу», сильно вздорожавшую во время войны, у хуторского кузнеца не было. И Михаила назначили в 3-й взвод командиром пешей разведки. У казаков он сразу же заслужил уважение. По нраву пришлись его простота и бескорыстие, столь редкие среди казачьих офицеров, справедливость в отношениях с подчиненными. С офицерами же отношения не ладились. Независимое поведение прапорщика, его демократизм в обращении с казаками, нескрываемая Кривошлыковым ненависть к монархии — все вызывало раздражение у остававшихся в полку сторонников старого режима. Они издевались над бедностью молодого офицера, иронизировали по поводу его «пешей» службы. Это больно ранило самолюбие, делало невыносимым пребывание в полку. «Нет, без коня никак нельзя!» Михаил не выдержал. «Папаша, — писал он домой, — офицеры посмеиваются над моей службой, да и на самом деле особенно тягостна служба пешим. Хотя в казне выпроси в долг денег и купи коня…» Получив письмо, Василий Иванович задумался: хозяйство совсем расстроилось, старые долги душат… Вот уж вправду говорится: «Слава казачья, да жизнь собачья!» Но делать нечего. Пришлось ему объездить все окрестные хутора, пока уговорил одного богатого казака под вексель за баснословную цену 700 рублей уступить строевую кобылу по кличке Лиска. Со знакомым станичником ее отослали в полк сыну. Вскоре Михаила назначили командиром сотни. Но «старорежимцы» по-прежнему косо посматривали на прапорщика, ставшего к тому же членом полкового комитета.

5-ю дивизию перебросили на Юго-Западный фронт, где готовилось наступление русских армий. В который раз за войну десятки тысяч солдат и казаков должны были во имя чуждых им интересов идти почти безоружными на германские позиции, истекая кровью, рвать проволочные заграждения, гибнуть под огнем вражеских пулеметов и орудий.

…Поздно ночью Кривошлыкова разбудил казак, посланный из дивизионного комитета:

— Господин прапорщик, срочно велено прибыть на заседание. Дела неотложные, дюже волнуются казаки. — Михаил сам замечал в последнее время, что и в его сотне неладно. Фронтовики ворчали, узнав о приказе Керенского начать наступление. Недовольство готово было выплеснуться.

Быстро одевшись, Кривошлыков поспешил в комитет. Путь из сотни в дивизию был неблизким. Когда прапорщик открыл дверь в большую, полную народа и густо накуренную комнату, заседание шло уже второй час. Кроме членов дивизионного комитета здесь были представители полковых и почти всех сотенных комитетов.

Председательствовал молодой, худощавый, с вьющимися русыми волосами сотник из 27-го казачьего полка Ипполит Дорошев. Воспитанник Каменского реального училища, затем студент Петербургского психоневрологического института, он, как и Кривошлыков, принадлежал к той части казачьей демократической интеллигенции, которая связала свою судьбу с революцией, со строительством нового мира. Февраль Дорошев встретил на фронте. Без колебаний он пошел за Лениным, в июне вступил в ряды большевистской партии. На заседаниях дивизионного комитета встретился, а затем и близко сошелся с Михаилом Кривошлыковым.

— Товарищи, — говорил председатель, — к нам приехали делегаты от соседних пехотных полков. Они постановили: не идти в наступление, хватит проливать свою и чужую кровь. Мы своего не уступим, но и чужого не хотим. Товарищи солдаты просят поддержать их. Что скажете?

Заговорили все разом:

— Верно, чего там, навоевались!

— Погоди, как же супротив приказу? Это все большевики мутят…

— Ну нет, — бросил Дорошев. — Большевики хотят, как и все мы, чтобы поскорее наступил мир, а Керенский нас гонит на германские пушки. Предлагаю: не принимать во внимание приказы и уговоры, исходящие от Временного правительства. Завтра стянуть все полки и батареи к штабу дивизии и собрать там общий митинг для обсуждения просьбы товарищей солдат.

Собравшийся на следующий день митинг продолжался семь часов. До вечера бурлила площадь перед штабом.

— Под красным флагом революции, — надрывались новоявленные ревнители свободы из писарей и унтер-офицеров, — пойдем на германцев!

— Вот и идите сами,