Гибель «Венеции». Детективная повесть начала XX века - Евгений Анатольевич Маляр

Так что наличие столь известной фамилии в списке было вполне оправдано, тем более что практически все остальные были, что называется «ни ухом, ни рылом» – или люди преклонных лет, или посланные за керосином ребятишки.

– А я все-таки хотел бы разъяснить этот пердюмонокль, Дионисий Иванович. Хоть бы для того, чтобы развеять все подозрения, – Коле было неловко признать, что он попросту второпях упустил такой важный момент в своем расследовании.

– Эх, батенька, да кто же Вас пустит в этот дом? Туда не всем вход дозволен… – назидательно поднял указательный палец полицмейстер.

– А вот и пустят, Дионисий Иванович, Аркадий Иванович сам мне предложил заходить к нему, ежели надобность служебная будет, – с видимой скромностью, как бы мимоходом заметил Ордынцев, тайно же наслаждаясь произведенным на своего начальника впечатлением.

– Ай ты стервец, Коленька, ай ты башибузук! Знать, понравился ты Аркадию Ивановичу, знать положил он на тебя глаз, может, и виды уже какие имеет на твою светлую головушку! Мне так запросто к Триандафиловым в особняк не зайти, а ты – на тебе, милости просим! Знаешь что? А давай–ка сходим вместе, ты меня начальником своим и вроде как учителем представишь. А я, может, по большей своей опытности, расследованию пользу принесу.

На том и порешили. К купцу отправились незамедлительно, идти было недалеко. Вокруг большого дома был выстроен высокий каменный забор, возле железной калитки новшество – электрический звонок.

Нажав на большую медную кнопку, дождались прихода лакея. Тот, предварительно доложив хозяину, бывшему дома в этот утренний час (не было еще и десяти), открыл замок и проводил гостей в кабинет.

Дом купца второй гильдии был хоть и просторен, но обставлен просто, без затей. Полы из струганных досок, беленые стены и потолки, кадка с пальмой – вот и все. В углу кабинета негромко, но как-то внушительно щелкали своим механизмом дорогие напольные часы «Павел Буре», у окна – хорошей работы письменный стол, за которым, перебирая накладные и счета, восседал хозяин на жестком венском стуле.

– Чем могу быть полезен, господа? – приподнял бровь Триандофилов, поздоровавшись.

– Да так-с, Аркадий Иванович, сущий пустячок, – начал разговор Дионисий Иванович, – выяснились кое-какие обстоятельства, и Николай хотел побеседовать с Вашей дочерью с Вашего же позволения.

– А она-то здесь каким боком? – удивился Аркадий Иванович.

– Да, собственно, почти никаким-с. Что-то формальное… – неопределенно пошевелил пальцами Ждан-Пушкин.

– Ну да ладно, пусть поговорят, она дома, у себя, читает, наверное, как обычно.

Триандофилов ткнул пальцем куда-то вверх, туда, где была, очевидно, комната девушки.

В этот миг только хорошо знающие купца люди, – а таких было немного, – могли бы угадать в его глазах чувство возникающей симпатии. Ему действительно понравился этот молодой человек: образован, энергичен, деловит, вежлив и не суетлив.

– А мы с Вами можем тут по-стариковски побалакать, – пресек он попытку полицмейстера встать. Дионисий Иванович в самом деле желал своим присутствием предварить какие-то неуместные с его точки зрения вопросы со стороны своего подчиненного, но купец рассудил по-своему, пусть, дескать, молодежь пообщается. Парнишка вроде неплохой, хоть и небогатый, да смекалистый. А что толку от зажравшихся барчуков? Мало ли что у них выйти может, а не выйдет – так на нет и суда нет.

Вообще, обыкновенно, Триандафилов умел предвидеть возможные варианты развития событий и привык направлять действия людей, создавая ситуации для себя по крайней мере беспроигрышные.

Итак, Коля поднялся на второй этаж и постучал в дверь горницы.

– Здравствуйте, Анастасия Аркадьевна, – и слова приготовленного приветствия остались недоговоренными, так ошарашен был чиновник увиденной им красотой.

Он и ранее издалека видал дочь Триандафилова то выходящей из пролетки, то в городском театре, то прогуливавшейся по набережной или горсаду, но так близко – впервые. Издалека – что? Только и можно было оценить, что гордую осанку, да легкую походку, а сейчас он имел случай разглядеть вблизи ее глаза, лицо. И было на что полюбоваться: черты ее были столь благородны и совершенны, что просто дух захватывало. Глаза – серые, волосы – русые, длинная коса, но это ведь это ни о чем не говорит, – перо и бумага не могут передать всего очарования юной красавицы. Девушка была явно не в духе, но вид смущенного чиновника в вицмундире был столь комичен, что она улыбнулась.

– Да здравствуйте же, и говорите, чем я могу быть Вам полезна? – приветливо спросила она.

– Да я хотел спросить лишь насчет керосина… Брали Вы его в лавке?

– Да, брала третьего дня, – ни тени жеманства в интонации, и этим Коля еще более был очарован.

– А зачем? У вас же электрика везде? – все же спросил он, скорее просто, чтобы продолжить беседу. Не молчать же, как истукан.

– А я очень люблю по-старинке читать вечерами, при живом огне, не нравится мне это электричество, мертвящее оно какое-то, – и Коле очень отчего-то понравилась эта уютная ее консервативность.

– А что же Вы читаете? – опять же, чтобы беседа продолжалась, спросил Ордынцев. Да хоть бы и не кончался никогда этот разговор!

– Ах, сейчас – сочинение господина Мельникова-Печерского, «На горах». А «В лесах» уже прочла. Так интересно, просто оторваться не могу! – улыбнулась Настя.

– Весьма наслышан об этом романе. Дадите почитать? – смелея, попросил Коля.

– Извольте, отец недавно из Москвы привез мне в подарок. Он у меня такой добрый. И внимательный какой! – девушка улыбнулась немного грустно, – всегда так занят, а обо мне помнит, каждый раз что-то привозит. И непременно что-нибудь такое хорошее!

– Скажите, а бутыль у Вас сохранилась? – все же вспомнил Коля о цели визита.

– Какая бутыль? Отец бутыли не привозил, – рассмеялась Анастасия.

– Простите, Анастасия Аркадьевна, я неловко сказал, – огорчился Ордынцев своему косноязычию.

– Да зовите же меня Настей, так удобнее будет! Вы про керосин опять? Так он вышел весь, я выкинула бутыль пустой.

– Да как же, целая четверть?

– Да вот так – у нас в погребе электричества нет, инженер Шмитц сказал, что это опасно, сырость. И на чердаке нет, – там пожароопасно, это уже Тимофей Яковлевич запретил. А в конюшню и сами не захотели вести провода, незачем.

– Да, выходит, три лампы заправить надобно. Ну что ж, теперь понятно. Извините меня за беспокойство. Я не посмел бы Вас тревожить никогда, если бы не столь прискорбные обстоятельства…

– Да уж, весь город говорит. Такой ужас, – девушка округлила глаза, что сделало ее красоту вовсе ослепительной, по крайней мере, для Коли. А наверное, не только для него одного бы, да никого более в горнице не было.

– Я пойду,