Тайны русской дипломатии - Борис Сопельняк

Как бы то ни было, Кеннеди и Громыко расстались, так и не затронув ракетно-ядерную тему. А Добрынин в своих воспоминаниях уверяет, что даже в аэропорту Нью-Йорка, где он провожал Громыко, всесильный министр не сказал ему ни слова о ракетах.

«Как только в полдень улетел самолет Громыко, — пишет далее Добрынин, — ко мне подошел сотрудник американской миссии при ООН и передал просьбу госсекретаря Раска посетить его в Госдепартаменте в тот же день в шесть часов вечера. Мне стало ясно, что речь идет о чем-то серьезном, ибо Раек никогда не настаивал так категорично на определенном часе наших встреч. Я срочно вылетел в Вашингтон и в назначенное время был у Раска.

Госсекретарь сказал, что у него есть поручение президента передать через меня личное послание президента США Хрущеву по кубинскому вопросу, а также вручить для сведения текст обращения президента к американскому народу, с которым он намерен выступить в семь часов вечера по радио и телевидению».

Выступление Кеннеди повергло весь мир в шок! Он не только потребовал немедленного вывода всех ракет, но и объявил военную блокаду Кубы. В море вышли эсминцы и крейсеры, в небо поднялись эскадрильи бомбардировщиков и перехватчиков, у побережья сосредотачивались батальоны морской пехоты. В полную боевую готовность, включая готовность к ядерной войне, было приведено Стратегическое воздушное командование.

А по коридорам советского посольства носились возбужденные сотрудники. Совещание следовало за совещанием. Было введено круглосуточное дежурство. Чтобы отслеживать обстановку в стране, резидентура разведслужб подняла на ноги всю свою агентуру. Членам семей велели лишний раз не выходить на улицу. На всякий случай начали уничтожать наиболее ценные документы. Все понимали, что обстановка без всяких преувеличений предвоенная, и готовились к самому худшему.

На следующий день пришло ответное послание Хрущева — и оно подлило масла в огонь. Хрущев категорически отвергал право США устанавливать контроль над судоходством в международных водах, обвинял Америку в недопустимом вмешательстве во внутренние дела Кубы, ее праве на оборону от агрессора и выражал туманную надежду на здравый смысл и «во избежание катастрофических последствий для всего мира» на отмену всех мер, объявленных США. Министр обороны Макнамара тут же заявил, что американцы не остановятся перед потоплением советских судов, если они откажутся подчиниться требованиям их военных кораблей.

И надо же так случиться, что буквально на следующий день представилась возможность проверить серьезность заявления Макнамары. К этому времени американцы уже остановили и проверили одно идущее на Кубу судно, но оно шло под канадским флагом и было всего лишь зафрахтовано нашим пароходством. Ничего, кроме сельскохозяйственных машин, на борту не было, и его отпустили. Но одно дело канадский капитан, и совсем другое — русский. Наши парни, хоть руководство их и просило не лезть на рожон, дико возмутились. «Это что же такое? — негодовали они. — Какие-то вшивые янки будут шастать по нашим трюмам и каютам и рыться в рундуках?! Да никогда этому не бывать! Да мы лучше на рее повесимся, нежели позволим ступить на палубу хоть одному американцу!»

И русские капитаны пошли на прорыв! Цедя сквозь сжатые зубы бессмертного «Варяга» и не обращая внимания на нацеленные жерла орудий, они рванули прямо на американские эсминцы. «А-а, на таран — так на таран! — кричали они. — Пощады никто не жела-а-ет!» Этого американцы никак не ожидали и… расступились. Но за один танкер американцы все же зацепились, и сделали они это, скорее всего, потому, что буквально изо всего привыкли делать шоу. Целый день вся Америка не отрывалась от телевизоров, глядя, как к установленной американской декларацией о блокаде Кубы черте приближается советский танкер. На требования повернуть он только качнул носом и попер на американцев. Те — врассыпную! Но самолеты не отстают… Вот до условной черты осталось три мили… две… одна. Пора открывать огонь! Но танкер-то может быть не с оружием, а с горючим, и тогда так полыхнет, что загорятся эсминцы, а на них горячо любимые американские парни. Уфф! Всеобщий вздох облегчения пронесся по Америке: американские парни решили не рисковать и пропустили русских парней к этой чертовой Кубе.

Но если события в Карибском море стали предметом захватывающего шоу, продолжавшегося всего один день, — и об этом узнал весь мир, то в это же время произошло куда более интересное и драматичное чрезвычайное происшествие, о котором знали единицы, но из которого можно было сделать многосерийный фильм. Дело в том, что в разгар Карибского кризиса, а точнее, в ночь на 23 октября 1962 года, в Москве был арестован сотрудник Главного разведывательного управления и одновременно американский шпион Олег Пеньковский.

Несколько позже американский ученый Гартхофф, сам не один год работавший в ЦРУ, рассказал, что роль детонатора третьей мировой войны мог сыграть именно Пеньковский. Дело в том, что связь со своими хозяевами он поддерживал только через тайники, но так как и англичане, и американцы им очень дорожили, то на случай чрезвычайных обстоятельств дали ему два условных неречевых сигнала, которые он должен был передать по телефону. Один из таких сигналов означал: «Меня пришли арестовывать», а другой: «Грядет война», что значило, что СССР вот-вот нанесет ядерный удар. Так вот когда за ним пришли, Пеньковский передал не первый, а второй сигнал!

Когда этот сигнал дошел до Лэнгли, там запаниковали: во-первых, в ЦРУ всегда верили своему самому ценному и самому информированному агенту, и во-вторых, ситуация у берегов Америки без всякого преувеличения была предвоенной. К счастью, нашлись сотрудники среднего звена, которые, взяв на себя колоссальную ответственность, руководству доложили лишь об аресте Пеньковского, но не о переданном им сигнале. Как считает Гартхофф, дойди слова Пеньковского до генералов, они тут же объявили бы состояние наивысшей степени готовности к началу военных действий, включая применение ядерного оружия. А дальше все зависело бы от нервов дежурных офицеров: у кого-то они могли сдать, потом поворот ключа, нажатие на кнопку — и все, конец света. Как уверяет Гартхофф, не исключено, что именно к этому стремился Пеньковский. «Когда ему пришел конец, — пишет бывший сотрудник ЦРУ, — он, очевидно, решил сыграть роль Самсона, обрушив храм, под развалинами которого погибли бы и все остальные».

Но вернемся в Вашингтон, тем более что начиная с 23 октября солистами в этом рискованном спектакле стали дипломаты. Добрынин вспоминает, что поздно вечером к нему пришел Роберт Кеннеди. Он был сильно возбужден и сразу заявил, что явился по своей личной инициативе, чтобы сообщить, что его брат Джон чувствует себя обманутым, что, поверив всему, что ему говорила и писала Москва, он поставил на карту свою политическую судьбу, публично заявив, что поставки на Кубу носят чисто оборонительный характер, в то время как там появились ракеты, поражающие почти всю территорию США. Само собой разумеется, что нанесен серьезный ущерб и личным отношениям между президентом и советским премьером, а ведь от этих отношений зависит очень и очень многое.

Это была первая и далеко не последняя встреча Добрынина с Робертом Кеннеди, которые проходили, как правило, поздно ночью либо в доме посла, либо в министерстве юстиции США, куда Добрынин приходил через особый подъезд. Тогда же начался обмен письмами между Кеннеди и Хрущевым: и тот и другой вели себя довольно воинственно, не желая сдавать своих позиций.