Солдат по кличке Рекс - Борис Сопельняк

60-летию Великой победы посвящается

Есть у разведчиков примета: если приказано любой ценой добыть «языка», значит, жди наступления. А если «языка» не удалось взять ни с первого, ни со второго раза, а тебя все равно посылают за линию фронта, — тут уж и гадать нечего.

Капитан Громов нервно поглядывал на часы и прикидывал, сколько осталось до рассвета.

«В запасе минут сорок, — думал он. — На той стороне тихо. Ширина ничейной земли восемьсот метров. Успеют…»

Громов закурил. Как ни слаб огонек папиросы, но после каждой затяжки он высвечивал резко очерченные скулы со впалыми щеками и чуть приплюснутый нос. Капитан курил одну папиросу за другой и методично тюкал кулаком по брустверу. Старая привычка. До войны Виктор Громов был неплохим боксером. В разведке это пригодилось.

Теперь Громов — командир дивизионной разведки. За линию фронта ходит редко. Зато в подчинении целая рота. И всех надо обучить премудростям разведывательной работы. Еще вчера капитан получил задание добыть «языка». Не такое уж сложное дело. Да и ребята ходили тертые. Но вернулись ни с чем. Одному прострелили плечо. У другого не хватает двух пальцев. И оба заявили, что, если бы не тот проклятый пес, все было бы хорошо. Немца взяли чисто, связали и поволокли. На ничейной земле догоняет их здоровенная собака, хватает за руку — и пальцев как не было. Удалось, правда, шибануть ее прикладом. Пока собака приходила в себя, отползли за бугорок. К тому же немцы врубили прожектор и давай чесать из пулемета. Как ни старались прикрыть «языка», его убило.

Сегодня пошли четверо. На всякий случай набрали махорки, чтобы припорошить следы. Время шло. В бруствере образовалась довольно глубокая ямка, а Громов все так же методично всаживал в нее кулак. И вдруг грохнул взрыв! Тут же темноту ночи распороли автоматные очереди. Над полем повисли ракеты.

Громов высунулся и сразу все понял. Немецкие пулеметы били по вершине небольшого холма. А чтобы вернуться домой, ребятам надо обязательно перевалить через этот бугор. Другого пути нет. Значит, их обнаружили, отрезали огнем отходы и, само собой, попытаются взять в плен.

— Где саперы? — крикнул Громов в глубину траншеи.

— Здесь, товарищ капитан! — выросли из темноты двое.

— Картина ясная? — Он кивнул в сторону холма. — Надо сделать проход в минном поле правее высотки и вывести ребят.

Минут через двадцать саперы вернулись. За ними ползли двое разведчиков. На плащ-палатке тащили третьего.

— Что с ним? — спросил Громов.

— Ранен, — бросил старшина Седых. — В живот. А Сидоренко, скорее всего, убит.

— Та-а-ак! — крякнул с досады Громов. — Опять осечка.

— Никак нет, осечки не было, — обиделся старшина. — Ефрейтор Мирошников, доложите, как было дело. Я командовал группой прикрытия, так что всего не видел, — пояснил он Громову.

Худощавый остролицый ефрейтор сидел на земле и пытался снять сапог. Яловая кожа разбухла, стала скользкой, местами была порвана. Как ни старался ефрейтор, но сапог снять не мог. Он остервенело срывал сапог, а тот сидел как влитой.

— Братцы, — взмолился он, — рваните кто-нибудь!

Солдаты бросились ему помогать.

— Вот так. Посильней! Тише ты, медведь таежный, ногу оторвешь. Уф-ф-ф! Так и есть, прокусил, сволочь.

Насквозь прокусил! Глядите, нога как у тигра в пасти побывала — живого места нет.

— Ефрейтор Мирошников, — строго сказал капитан. — Что вы там мелете? Какие еще тигры? Доложите, почему не взяли «языка»!

— Почему не взяли?! «Языка» мы взяли. Офицера. Вели его по воде, ползли по болоту. Высыпали всю махорку. А у минного поля опять догнала собака. Черт ее знает, откуда взялась эта зверюга! Мне прокусила ногу, Сидоренко — руку. Ножом не достать — верткая, как ужака, а стрелять нельзя. Когда подоспели немцы, пес залег. Ладно, саперы выручили, а то бы нам не уйти. Когда отходили, опять наткнулись на эту собаку. С ней — двое фрицев. В тыл зашли, сволочи. Так что мы сами чуть не стали «языками». Немцев мы перебили и совсем было ушли, да проклятущий пес вцепился в Сидоренко. Тот ненароком привстал и попал под пулеметную очередь. Нас опять накрыли. Пришлось бросить офицера и удирать. Правда, мы его так связали, что никуда не денется. К тому же сунули в воронку: сам он оттуда ни за что не выберется. А с собакой я рассчитался: полдиска всадил!

— Ясно! — бросил Громов. — Обстановочка — ни к черту. Санинструктора ко мне!

— Я здесь! — вынырнула из глубины траншеи девушка в кокетливо надетой пилотке.

Громов заметил и пилотку, и у-образный шрам над переносицей, и выщипанные, тонко подведенные брови. Недовольно поморщившись, приказал:

— Младший сержант Орешникова, пойдете с саперами. Если Сидоренко жив, окажете помощь на месте, если нет — волоките сюда. Но Сидоренко найти! Живым или мертвым! — жестко закончил он. — Выполняйте! А мы — за офицером, — обернулся он к Мирошникову. — Показывай дорогу.

Кряхтя и чертыхаясь, Мирошников с трудом натянул сапог и молча перелез через бруствер.

Офицера нашли быстро. Разведчики потащили его, а саперы — Сидоренко. Капитан полз последним. Вдруг он услышал глухое рычание. Замер. Прислушался. Тишина.

Снова пополз — и снова рычание. Неожиданно взлетела ракета, но еще раньше Громов заметил воронку и скатился вниз. В тот же миг на рукаве клацнули зубы.

Не так уж долго висела ракета, но Громов успел разглядеть того самого пса. Большой. Черный. Весь в крови. Передние лапы перебиты. Из воронки ему не выбраться. Там бы и сдох. Но рядом оказался враг, и собака нашла силы вцепиться в него мертвой хваткой.

Рукояткой пистолета Громов разжал зубы. Приставил дуло к окровавленной морде. Подумал. Достал ремешок, крепко связал пасть, накинул на грудь петлю, выбрался из воронки и потащил собаку за собой. Поначалу она пыталась вырваться, но полоса крови становилась все уже, а рывки слабее.

«Уходят последние силы, — подумал Громов. — Жалко. Тоже ведь «язык», хоть и бессловесный. И как это мы не догадались натаскать хоть какую-нибудь дворняжку?! Хорошая собака в нашем деле дорогого стоит. Такую собаку воспитывают годами. Стоп! А что, если этого фашиста передрессировать? Вот было бы дело! Только сдохнешь ты, проклятая псина. Как пить дать, сдохнешь».

Собака временами приходила в себя, слабо поскуливала, но, почуяв чужого, рычала и, как могла, сопротивлялась. Когда Громов останавливался и поводок ослабевал, собака поворачивалась мордой на запад и пыталась ползти к своим.

— Дрессировочка! — восхищался капитан.

Когда Громов свалился в траншею и втащил здоровенного пса, все так и ахнули.

— Это еще зачем?