Солдат по кличке Рекс - Борис Сопельняк

И не зря. Немцы приняли встречный штыковой бой. Раньше не принимали, а тут, видно, решили показать, на что способны. Схлестнулись батальон на батальон. Немцы были здоровенные, все как на подбор. Они шли в расстегнутых френчах, с закатанными рукавами. На груди — кресты, полученные за победы в других странах. Виктор обратил внимание на немецкие винтовки с плоскими штыками и на добротные сапоги с короткими голенищами. А его бойцы — голодные, усталые, в выгоревших гимнастерках, на ногах — обмотки и разбитые ботинки.

Что творилось на том ржаном поле! Крики, стоны, мат, команды, вопли, хруст костей, лязг железа… Один здоровенный немец на глазах Громова заколол троих наших ребят, причем бросал их штыком через себя. Виктор так разъярился, что не помня себя кинулся на немца. К счастью, его оттеснили. Виктор перевел дух и чуточку успокоился. Громов хорошо знал, что в таком состоянии он не боец. Когда под ложечку подкатывал холодок, Виктор наливался слепой яростью и бросался на противника, как бык на красную тряпку. Так бывало на ринге, когда он пропускал хороший удар. А соперник в это время уклонялся от его таранных ударов и хладнокровно добавлял сбоку — в результате тренер вынужден был выбрасывать полотенце.

Между тем немец крошил все вокруг себя прикладом. Неожиданно рядом с Виктором вырос невысокий верткий боец. Лицо в крови, гимнастерка разодрана, обмотки волочатся по земле. А шальные глаза так и бегают по сторонам.

— Что делает, сволочь! Что делает! Лейтенант, возьмем его, а?

— Возьмем! Сможешь отвлечь на себя? Хотя бы на миг?

Боец кивнул и прыгнул навстречу немцу. Тот не сразу заметил малявку, а когда увидел, решил расколоть, как орех. Взмах прикладом — боец увернулся. Еще взмах — опять мимо.

Немец завелся. Он колол, рубил, хрипел, орал, а солдат плясал перед ним, будто дразня и издеваясь. Немец заревел от злости и решил раздавить наглеца. И тут перед ним вырос лейтенант. Тем лучше, решил немец, и сделал резкий выпад. Лейтенант спокойно отбил прикладом его штык и по самую мушку всадил в него свой. Тогда-то Виктор и узнал, что значит выражение «мертвая хватка»: немец так крепко схватил за ствол его винтовку, что Виктор не мог ее выдернуть.

А бой продолжался. Хорошо, неподалеку крутился тот солдатик и прикрывал лейтенанта. Наконец, Виктор сообразил, что делать: он оставил свою винтовку, поднял брошенную немцем и кинулся в самую гущу боя.

Когда немцы побежали, бросая оружие и даже каски, Громов почувствовал сильный удар в бедро и грохнулся наземь. Очнулся — вроде бы живой, а встать не может. Оказалось, большущий осколок попал прямо в пистолет. Пистолет в лепешку, а нога цела. В медсанбат все же отвезли. Здесь он по-настоящему познакомился с невысоким юрким бойцом. Без гимнастерки он казался совсем щуплым пареньком, к тому же его правая рука была намертво прибинтована к телу.

— Кто-то все-таки звезданул прикладом, — болезненно морщась, сказал он. — Я хоть и увернулся, но плечо вывихнули. А-а, ерунда, разве это ранение, даже крови нет!

— Как хоть тебя зовут, однорукий герой? — невольно заулыбался Виктор, глядя на неунывающего солдата.

— Рядовой Мирошников. Александр Евсеич, — изображая степенного мужика, но явно дурачась, ответил парнишка. — Правда, по имени-отчеству меня никогда не называли. Санька я. Сибирский оголец, родом из гуранов.

— Из каких еще гуранов?

— Из забайкальских! Вообще-то гуран — это горный козел. Но за упрямство, настырность и живучесть гуранами называют коренных забайкальцев.

— Оттуда и призывался?

— Не-е, — сразу поскучнел Санька. — И вообще я не призывался, я — доброволец. Если честно, я белобилетник.

— Так здорово дерешься — и белобилетник?

— Драться я умею, это верно. А вот стрелять…

Тогда-то Громов и понял, почему Санька все время шныряет глазами: он старался скрыть косоглазие.

— Ничего, Мирошников, — успокоил Виктор. — Слушай, давай ко мне во взвод, а? Ты из какой роты?

— Из третьей.

— Так наша же рота! Я командую первым взводом. Лейтенант Громов. Выберемся отсюда, поговорю с твоим командиром. Согласен?

— А что, где ни воевать, лишь бы воевать!

Но судьба распорядилась по-другому. В суматохе отступления Громов и Санька потеряли друг друга. В свою дивизию Виктор уже не попал. Он сражался под Харьковом и Ростовом, бился в Донских степях, пока не оказался в Сталинграде. Даже не в Сталинграде, а за Сталинградом: их дивизию отвели за Волгу для переформирования. В это время старший лейтенант Громов командовал разведвзводом. Потери были огромные, а пополнение — зеленые юнцы. Правда, Громов договорился с командиром полка, что в свой взвод будет брать только обстрелянных ребят. Но где их взять, обстрелянных, если от полка осталось чуть больше роты?!

Не успели отмыться и отоспаться, как новый приказ: ночью переправиться через Волгу и выбить немцев с Мамаева кургана. Переправились и с ходу бросились в бой. Ночной атаки немцы не выдержали и отступили. Но утром пошли в контратаку. Полк потерял половину личного состава, но устоял. Громов получил приказ принять пулеметную роту и закрепиться около водонапорных баков.

«Отличное укрытие, — обрадовался Виктор, — но и отличный ориентир для самолетов».

Он оказался прав: таких бомбежек не видел за весь год войны. Земля встала дыбом. Сверху самолеты, из укрытий бьют орудия и минометы. Пыль до небес, дым, копоть, смрад. Лезут танки, в полный рост идут полупьяные немцы. Их косят, а они идут, их косят, а они идут. По трупам своих солдат лезут на курган. Бывало так, что батальон наступал в шесть шеренг. Последнюю, взбиравшуюся по трупам пяти предыдущих, останавливали гранатами.

Схлынула эта лавина, показалась следующая. Остатки роты поднялись в контратаку. Схлестнулись не на жизнь, а на смерть. У всех одно желание — остановить немцев, не пропустить, не дать напиться из Волги. Столкнули с кургана и эту лавину. Сесть бы, передохнуть. А сесть негде — кругом одни трупы.

И все же Виктор присел. Закурил. Голова гудит, в ушах — будто вата. Но даже через эту вату он уловил отдаленный гул. Все ясно — на подходе немецкие самолеты. Но они еще далеко.

Гул нарастал. Пора в укрытие. Виктор поднялся и совсем рядом увидел солдата, который… Виктор уже ничему не удивлялся, но тут оторопел. Аккуратно складывая в кольца, солдат сматывал с сапог… кишки. Свои? Чужие? «Если свои, он бы не смог сидеть, к тому же так спокойно», — подумал Виктор и закричал:

— Ты что, рехнулся?! На подходе «юнкерсы». В укрытие! Быстро!

— Не могу, — тихо ответил солдат.

— Запутался, что ли? Возьми нож и перережь! Убьют же, дура чертова!

— Эх, командир, командир, — так же тихо продолжал солдат. — Видно, никогда не болели у тебя кишочки-то. Не знаешь, значит, как это больно, когда живот прихватит. А ты — перережь!

Гул все нарастал. Солдат поднял глаза и так суматошно замельтешил ими из стороны в сторону, что Виктор, забыв все на свете, бросился к нему.