Божья кара - Виктор Пронин

И Амок...

Амок заплакал.

Он встал из-за стола, отошел к кипарисам и затих там на какое-то время. Слишком многое стояло на кону, слишком мало времени прошло с тех пор, когда он диким зверем выл в зарослях парка, когда бился на берегу о холодную ночную гальку и случайная компания уберегла его от решения отчаянного и необратимого.

– Хватит тебе там прятаться... Иди сюда, – позвал Баранов.

Амок послушно подошел, сел на белый свой стул и виновато взглянул на Баранова.

– Извините, конечно... Я не ожидал, что вы так быстро согласитесь... Столько всего было... Я, наверно, немного спекся.

– Маленько есть, – согласился Баранов. – Сейчас мы это дело поправим, – и он наполнил рюмки. – За успех нашего безнадежного предприятия. И еще... Хватит мне выкать. В Коктебеле это не принято.

Оба выпили, помолчали, не глядя друг на друга, зажевали подсохшими маслинками.

– Я не спрашиваю, есть ли у тебя деньги...

– Я отработаю, – твердо сказал Амок. – В твоем заведении, – он кивнул в сторону гостиницы, – всегда найдется работа. Точно отработаю.

– Не сомневаюсь. Поэтому не говорю о деньгах. Товар кой-какой нужен... Я знаю в Симферополе одно местечко, где он, этот товар, имеется в наличии.

– Я посчитал...

– Не надо, – Баранов выставил вперед плотную ладонь, останавливая Амока. – Я знаю, сколько чего потребуется. Ты подумал о креплении?

– Есть такая штуковина, строительный пистолет, он скобами выстреливает, и скобы загибаются.

– А оркестр? – напористо спросил Баранов.

– Какой оркестр?

– Без оркестра я не согласен. Хотя... У Славы неплохой оркестр. Но скрипка нужна, у Славы нет скрипача. Ладно, скрипача я беру на себя. А трубач... Нет, Славин оркестр не годится... Трубач нужен... Ты знаешь песню «Прощай, мой Коктебель»? Стихи Мельника, музыка Баранова, знаешь?

– Я только стихи знаю.

– Услышишь. В моем исполнении. Ладно, подробности потом... Кто-нибудь знает о твоей дури собачьей?

– Нет.

– Ни одна живая душа на всем белом свете?

– Ни одна.

– Никто и не должен знать! Понял? Никто. Если хоть кто-нибудь краем уха, левой ноздрей прослышит или догадается... Я отказываюсь. Согласен?

– Да.

– Кровь из носа?

– Да.

Баранов надолго замолчал, потом, взяв за горлышко пустую уже бутылку, посмотрел ее на свет, повертел в воздухе, показывая кому-то невидимому за затемненными стеклами, что бутылка пуста, и отбросил ее к кипарисам.

Полная бутылка, не просто из холодильника, а из морозилки, появилась на столе ровно через одну минуту. Она была в матовом инее, и в ней был, от нее исходил зов к другой жизни – тревожной, неожиданной и потому счастливой.

– Она не сможет через это переступить, – неожиданно произнес Баранов, глядя в пространство Кара-дага.

– Кто? – не понял Амок.

– Наташа.

– Через что?

– Через это. Через это никто не сможет переступить, никто не сможет сделать вид, что этого не было. И ты не сможешь через это переступить. Никогда.

– Да я, в общем-то, и не собираюсь...

– Не говори. Ничего не говори. Слова все разжижают и мешают человеческому общению. Согласен?

– Да.

– Хороший ответ. Есть «да» и есть «нет». Все остальное от лукавого. Мой водитель сегодня же уедет в Симферополь за товаром. И сегодня же вернется. С товаром. – Баранов с хрустом открыл бутылку водки и наполнил рюмки. – Ты согласен, что теперь нам с тобой отступать некуда?

– Да.

– Тогда выпьем за успех нашей глупой затеи.

– Не такая уж она и глупая...

– Так говорят, чтобы не сглазить.

Баранов выпил до дна, проследил за Амоком, чтобы он тоже не дрогнул, и, поставив кулаки на стол, надолго замолчал. По лицу его блуждали тени мыслей шальных и безрассудных, под щетиной иногда вздрагивали желваки, а глаза его были закрыты. И что он там, под веками, видел, можно было только догадываться, только догадываться.

– Ох, и устрою же я! – Баранов потряс в воздухе кулаками. – Ох, и устрою же я кандибобер! Веришь?! – резко повернулся он к притихшему Амоку.

– Верю.

– Мы победим.

– Не сомневаюсь.

– Амок, мы их размажем. Мы их просто размажем по щербатым коктебельским тротуарам. Всех! – Увидев у бассейна девочку в белом переднике, Баранов помахал ей рукой. – Водителя сюда. Немедленно. В чем есть.

Амок шел по улице Десантников к морю, солнце полыхало у него над головой, он шел, захмелев после посещения барановской гостиницы, и беспричинно улыбался. Хотя, если говорить откровенно, причина у него была – дурь собачая, как он сам недавно выразился, перестала быть дурью. Поистине, идея, овладевшая двумя хмельными мужиками, становится материальной силой.

Амок хорошо представлял себе события, которые уже ожили, рванулись наружу и всколыхнули застоявшийся от июльского зноя, пропахший карадагской полынью коктебельский воздух. Баранов уже связался с верным человеком в Симферополе, а по степной трассе уже несся в тот же Симферополь «Мерседес» с жестким наказом банкира – где взять, чего, сколько, и этим же вечером, еще до захода солнца, доставить в Коктебель, в гостиницу «Морской конек».

У ресторана «Богдан» Амока окликнул Слава.

– Зайди! – раздался его сипловато-басовитый голос из полумрака ресторана. – Садись. – Слава указал на стул напротив. – Где Наташа?

– Не знаю.

– А я знаю. У нудистов она. С Зэком. Ты почему до сих пор с ним не разобрался?

– Да не знал я, что он и есть на белом свете!

– Так что, я должен этим заниматься?! – взревел Слава. – Мне здесь делать больше нечего, да?!

– Ну, Слава, я вроде того, что...

– Помочь?

– Не надо. И что мне с ним?

– Для начала хотя бы просто набей морду. То маньяк, то педик... – непритворно простонал Слава. – Как жить, Господи! Ты еще здесь? Дуй к нудистам! Не видишь – занят! Жду одного очень хорошего человека!

Костя вошел в полутемное помещение ресторана «Богдан» походкой легкой и как бы даже непосредственной. Весь сезон он был на воздухе, у моря, напитками не злоупотреблял, не курил и потому выглядел не просто терпимо, а даже привлекательно. Загорелое лицо, ясный, непохмельный взгляд и та легкость в общении, которая всегда привлекает, поскольку за раскованностью люди подсознательно видят бесхитростность, готовность говорить о чем угодно открыто и доверчиво.

– Вячеслав Федорович здесь? – спросил он у девушки за стойкой бара.