Горчаков. Время и служение - Виктор Лопатников

Эти обстоятельства приводили в состояние особой тревоги цензоров, которым приходилось прочитывать произведения «от корки до корки». Разумеется, это было беспокойство за собственную судьбу и карьеру. «Страшный умысел», «злые козни» мерещились им и в безобидных сказках для детей, и в сугубо научных исследованиях. У правительственных чиновников, призванных контролировать литературный процесс и, следовательно, нести ответственность за его «чистоту», постепенно стало вызывать раздражение само писательское дело. С. С. Уваров, министр народного просвещения в годы правления Николая I, искренне хотел, чтобы «русская литература прекратилась», а сам главный цензор желал бы «вывести романы из России, чтобы никто не читал романов». А. В. Никитенко писал в 1830 году в своем дневнике: «Истекший год вообще принес мало утешительного для просвещения в России. Над ним тяготел унылый дух притеснения. Многие сочинения в прозе и стихах запрещались по самым ничтожным причинам, можно сказать, даже без всяких причин, под влиянием овладевшей цензорами паники»[118].

Лицейскому другу Пушкина и Горчакова талантливому поэту и литератору А. А. Дельвигу в том же 1830 году запретили издавать «Литературную газету», его любимое детище, что буквально подкосило его. Поэт тяжело заболел и вскоре умер.

«Предписания», «предупреждения в неблагомыслии и неблагонадежности», запреты на печатание, закрытие изданий, аресты и полицейский надзор — такие методы применялись властью для усмирения общественной мысли. Жертвами становились литераторы, издатели и даже сами цензоры, пропустившие в печать не только произведения, но и отдельные строки, допускающие произвольное толкование текста… Однако именно в эти мрачные годы вышли в свет творения Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, Некрасова, Белинского. Именно в этих условиях читающая публика получила возможность приобрести в книжных магазинах Петербурга поэму Гоголя «Мертвые души» (1842), роман Лажечникова «Опричник» (1843), повести Герцена «Кто виноват?» (1845), Достоевского «Бедные люди» (1846), Григоровича «Антон Горемыка» (1847), Гончарова «Сон Обломова» (1849), Салтыкова-Щедрина «Запутанное дело» (1848), Тургенева «Месяц в деревне» (1850). Стало быть, и в цензурном ведомстве были люди просвещенные, находившие в себе мужество с риском для собственной карьеры брать на себя немалую ответственность.

К числу таких людей принадлежал Александр Васильевич Никитенко (1804–1877) — писатель, литературовед, публицист, ученый.

Выходец из крепостных крестьян воронежской глубинки, Никитенко с юных лет покорял окружающих своей одаренностью. Обратив на себя внимание влиятельных людей, Никитенко получил вольную, переехал в Петербург. Назначенный ему при поддержке В. А. Жуковского пансион и стипендия позволили окончить Санкт-Петербургский университет. Первые литературно-публицистические статьи Никитенко вызвали интерес общественности, издателей. Становление литератора, ученого, педагога, возвышение авторитета Никитенко в журналистских кругах пришлись на годы николаевского правления, когда тотальный контроль над литературой и публицистикой был неотъемлемой частью государственной политики, а цензура — главным инструментом ее защиты и осуществления.

Благодарность к власти за милость свободы и право быть среди избранных делали Никитенко беззащитным перед ее диктатом. Он вынужден был сочетать научную и преподавательскую деятельность, сотрудничая в различных государственных органах, отвечавших за литературное дело. Тогда же он был привлечен к деятельности Цензурного комитета — разрабатывал варианты Цензурного устава. Затем последовало назначение цензором. Для Никитенко это «доверие» было ознаменовано наказанием — гауптвахтой за допуск к печати одного из стихотворений В. Гюго. Впоследствии ему пришлось не раз держать ответ за «ненужные послабления». Для Никитенко, к тому времени профессора русской словесности, главного редактора журнала «Сын отечества», это было особенно унизительно. Бороться с инакомыслием приходилось всем, кто так или иначе вынужден был соприкасаться с цензурным ведомством. Николай I и Бенкендорф порой сами выступали «редакторами» в ходе подготовки публикаций пушкинской поэзии и прозы, стихов Лермонтова, повестей и рассказов Гоголя. Но именно Никитенко дозволил к выходу в свет поэму Гоголя «Мертвые души», предложив лишь немного изменить название: «Похождения Чичикова, или Мертвые души».

Ко времени прихода к власти Александра II у Никитенко уже была сложившаяся репутация, и его достойно приняли в литературном сообществе нового, реформаторского времени. Он активно включился в литературную жизнь, однако его вновь призвали к государственной службе, когда стал вопрос о возобновлении утрачиваемого властями контроля за периодической печатью. Произошло это в пору осознания того факта, что прежняя цензура потеряла способность «руководить» литературным процессом, а печать «захватным путем, с чувством ложно понятой свободы приступила к предметам, какие ранее были запретными».

Перед умудренным опытом, просвещенным государственным чиновником Никитенко была поставлена задача поддерживать баланс интересов, при этом сам он оставался верен своему внутреннему долгу: оберегать литературу от «невежественных и непросвещенных притязаний светской черни». И на этом новом этапе российской жизни, несмотря на все цензурные препоны, именно ему удалось добиться публикации произведений многих авторов, хотя сами они могли этого даже не знать.

Александр Васильевич Никитенко — личность драматической судьбы. Вынужденный всю жизнь лавировать, примиряя интересы власти и творческие амбиции литераторов, он не мог заслужить однозначных оценок ни со стороны правительственных кругов, ни со стороны пишущих. Для тех и других Никитенко оставался государственным чиновником, чья просвещенность сделала его исполнителем не самой почитаемой в литературе функции. Его труды по эстетике, филологии, литературоведению и истории культуры, собственное литературное творчество не принимались всерьез. Он был восторженно принят в студенческих аудиториях как блистательный преподаватель, его ценили как официального оратора и всегда приглашали на торжественные мероприятия. Однако его научные изыскания и труды так и остались невостребованными. Оттого, видно, и итог своей жизни Никитенко расценивал весьма безрадостно, с глубоким внутренним недовольством, и это легко объяснимо: свой талант и жизненные силы Никитенко растрачивал на предупреждение и разрешение конфликтов. Ущербная политика официальных кругов, очевидные социальные противоречия, так или иначе отображаемые в творчестве художников, — все это не могло не создавать тупики, выход из которых приходилось находить Никитенко и ему подобным. Роль, которую уготовила ему судьба, сделала из него, по его собственному признанию, «умеренного прогрессиста», а постоянная необходимость «примирять непримиримое» сказалась и на достоинствах его литературных произведений. Романы и повести Никитенко страдали расплывчатостью, стремлением обходить острые углы.

И все же Никитенко вошел в историю русской литературы. Его главным литературным наследием, обретшим исключительную историко-художественную ценность, стал дневник, который он вел с четырнадцати лет. Изданный лишь в 1893 году, дневник обрел широкую известность. Он и теперь интересен, причем не только как историко-документальная летопись духовной жизни России. Сквозь ход событий и явлений, о которых пишет Никитенко, высвечивается мятущаяся душа талантливого, мыслящего, страдающего человека. В дневнике выстраивается живописная картина духовной жизни России на протяжении двух царствований — Николая I и Александра II. В нем много подробностей, деталей событий, а также слухи, суждения, мнения, интриги во власти. Сочно выписаны образы деятелей и дельцов, повадки и нравы правящей элиты, борения и конфликты в литературно-художественной среде и, конечно, дан авторский комментарий к ним. Общественность России только после смерти Никитенко узнала подлинное лицо и жизненное кредо одного из даровитых своих современников, получила представление о его другой, тайной жизни и образе его мыслей. Только оставаясь наедине со страницами дневника, Никитенко удавалось раскрепостить свой литературный талант. Перед читателем предстает не просто бытописатель, но и подлинный художник слова. Это делает дневник признанным литературным памятником отечественной культуры, а его автора — выдающейся личностью своего времени. Еще одной заслуживающей внимания фигурой, непосредственно связанной с выполнением цензурных функций государства, был Иван Александрович Гончаров (1812–1891). В 1858 году выдающийся русский писатель, к тому времени уже автор «Обыкновенной истории», перешел из Министерства финансов на службу в цензурное ведомство. Никитенко отметил это событие в своем дневнике записью от 24 ноября: