Осьмушка - Валера Дрифтвуд

же себе сказать: да ну, не выдумывай, это всё неправда, это тёмные старые сказки. А даже если есть под теми сказками настоящее зерно – орчьих кровей-то в тебе чуть, лыч тебе кабаний, а не дикая чара, бред один, никакой и нет в этом важности.

Но прямо сейчас это живое счастье: знать, что у самого твоего истока, кроме любой беды, недосмотра или глупости, был честный жар.

Хоть маленький огонёк.

Хоть вспышка.

Хоть искорка.

Может, эта вера и глупая.

Может, она ничегошеньки не меняет.

Да ну и что!

Прямо сейчас – счастье.

Аспид

Обозримый мир, медленно остывающий после буйного лета, являет свои чудеса – и безо всякой магии. Пенелопа Резак не взялась бы рассказать об этом словами: всё равно ничего путного не выйдет – но она отчётливо может почувствовать, что этот мир стал ей ближе и понятнее в видимых следах, запахах, звуках.

И в тех, с кем рядом она прошагала эти сотенки летних кочевых вёрст.

И в себе самой.

Теперь та самая пора, когда по утрам трава бывает седа, а лес делается многоцветным.

Место, которое Штырь-старшак когда-то выбрал для долгого зимованья, кажется Резаку красивым. Легко было бы сказать себе: что за чушь, ведь не за красоту же орчары когда-то решили зимовать именно здесь! А всё-таки, ну, не единственное же это место во всём секторе старого заповедника, где удобно было бы расположиться: и рослые деревья кругом – в защиту от лютых ветров, и широкое крепкое плечо земли, на котором не задержится лишняя сырость в долгие унылые дожди, да и по воду бегать далеко не придётся. Пенни, ясное дело, не собирается спрашивать Штыря напрямую, но ей нравится думать, что старшак десять лет назад выбрал именно эти ясени и клёны, и пахучий можжевельник, и украшенный мхами выщербленный камень, и тихий голос чернодонного ручья, и густую серебряную полынь, и вот этот самый оттенок неба.

Для малых домов вкапывают вдвое больше опор, а для Жабьего и Зелёного – так даже и втрое. Добавочные жерди всё лето хранились здесь, припрятанные в древесных развилках. Для зимовки дома оденутся тяжёлым «шубом» – сшитыми между собой шкурами с продушиной наверху. А малый холмик с бузинными кустами на макушке тоже оказывается домом, деревянным домом, врытым в почву, скрытым-спрятанным от случайных глаз! Оказывается, именно там хранится разное имущество, которое клан не таскает с собой кочевать: те самые «шубы», несколько очажных поддонов, некоторые вещи на сильный мороз… а ещё книги. Не так чтоб много – дюжины, может, полторы, и видать, что старые. Кроме детских, с картинками, Пенни мельком видит несколько обычных унылых книжищ и подклеенных школьных учебников. Забавно, здесь-то кому такое добро могло бы понадобиться?

Кроме прочего, в земляном домике находится и радиоприёмник, батарейный, укутанный от пыли в плотный мешок. Сигнал здесь, в глуши, ловит неважно, с помехами, даже если влезть на подходящее дерево. Орки зовут радио Трескуном.

В стужу сюда, в землянку, перебираются жить нэннэчи. Пенни, разбирая с другими костлявыми всяческий немудрёный скарб для тёмных времён года, видит в Скрытом доме подобия людской мебели, сделанные, может, не чересчур ловко, но крепко и очень старательно. На убитом земляном полу оставляют несколько шкур и толстых половиков, связанных из полосок тряпья; Костяшка, забравшись в самые бузинные заросли на «крыше», отворяет оконце-дымогон над местом для очага.

Сперва Пенелопу немного удивляют разложенные там и сям высохшие ветки – с крошащимися в руках листьями, а то и с мелкими сморщенными ягодами.

– Ёна, а чего это за гербарий?

– За гербарий не знаю, а эт, чуешь, бузина с черёмухой. Чтобы зверская мелюзга сюда не повадилась вещи точить, пока нас нет – ну там мышки всякие.

* * *

Столько всего выпало переведать за первые недели настоящей осени, под конец кочеванья.

Тропа через самую чащу – Штырь-Ковали зовут её просто «Короткий путь». На Коротком царят потёмки даже в солнечный полдень, пока старое древесное племя ещё одето в листву.

Перед самым началом Короткого пути у корней чудовищно огромного клёна о шести стволах Штырь молчком раскладывает несколько тоненьких плетежков, пустую бутыль густо-синего стекла, горсть разномастных бусин. Считается, что в чаще ещё живут фейри, и оставленная под клёном всячина вроде как служит то ли оплатой за проход по Короткому, то ли мирным подарком для потаённого народца. Неизвестно, впрочем, с чего это старшак решил, будто пустая бутылка, бусины и плетежки их обрадуют.

При переходе через чащу не происходит ровно ничего странного, разве что котейки путаются под ногами больше обычного, держась к Штырь-Ковалям поближе, да ещё никто из костлявых не рыскает вперёд – разведать.

«Вернее всего, никаких феяр тут нет», – думает Резак.

Один раз из густого лесного сумрака доносится жутковатый хрипатый крик, явно взволновавший кошек – если бы у обросшего лишайниками валуна был голос, то аккурат такой. Ёна объясняет, что это рысь.

* * *

Или вот Ревун-водопад, в четырёх дневных переходах от Короткого. Штырь-Ковали не устраивают здесь какого следует привала, ни тем более стоянки – ещё бы, при таком-то бешеном грохоте! – но задерживаются немного, чтобы побыть рядом с Ревуном в зыбких полотнищах радуг. Костлявые смеются, пусть никакого смеха и не расслышать, подставляют ладони облаку водяной пыли, умывают лица. Пенелопа делает то же самое. И грохот Ревуна ещё долго живёт в ушах, кажись, даже в сон забирается.

* * *

Пираклевский базар – громадный, за день едва обойдёшь весь, тесный, как чащобы Короткого пути, шумный, примерно как Ревун за тысячу шагов… Старшаки с собой позвали. Хорошо бы достать прибыткам тёплой одежды на будущую зимовку, того да сего. Звали и Хильду – не пошла, зато Крыло увязался.

Если бы несколько месяцев назад Пенелопе кто-нибудь сказал, что она по обыкновенной барахолке, пусть и большущей, будет шастать, аж рот раскрыв от изумления – ведь не поверила бы. А тут: люди толкутся! вещи лежат! Дварфийского племени тоже, надо заметить, жиренный процент. Дикая мешанина запахов, от которых за лето совсем отвыкла, едва с ног не сбивает напрочь. Крыла, бедолагу, первые час-полтора приходилось так под локоть и таскать, совсем ошалевшего.

Оклемавшись, Крыло держится как заправский следопыт и разведчик. Тем же манером, как он умеет из любой драки перенять понравившуюся уловку, Крыло с лёту подхватывает чужие неведомые слова и обрывки фраз – лишь бы звучали ярко. Ну хотя бы насчёт крадьбы Штырь загодя позаботился сделать внушение – руки