Федор Сологуб - Мария Савельева

Мысль Сологуба обладает высшим демократизмом — личным, которого так мало в русской жизни вообще. До сих пор школьное обучение, о котором он много думал, — «больное место», к которому никто не знает, какую примочку приложить. Сологуб предлагал лекарство, которое советовал и всему российскому обществу, — свободу духа.

Демократизм Федора Кузьмича проявлялся, в частности, в неожиданной для символиста ясности слов и образов. Русская классическая литература часто пренебрегала сюжетом — а Сологуб создал сюжеты увлекательные и удивляющие, как в сказках. Федор Кузьмич относился к Пушкину противоречиво, в своих записках он отмечал: «П. признавал земн. жизнь и довольствовался ею. Все чаяния его были в ней, о ней, даже пророчество». Однако нет сомнений в том, что Сологуб ценил увлекательные и емкие сюжеты пушкинской прозы: «События П. представлял схематично, в общих и главных предметах. Удивительная способность понимания общего течения жизни. Всё главное взято, всё второстепенное устранено».

Федор Сологуб начал писать в XIX веке и, создав картины современного ему быта, разложил их до первооснов человеческой жестокости и зла, совершив эту операцию задолго до современных писателей-постмодернистов и на «живом», а не восстановленном материале русской жизни. Так, в рассказе «Червяк» нарисовано в деталях житье провинциального городка конца XIX века, и на его фоне, пригодном для благочинных и чопорных страниц старой литературы, особенно выделяется человеческое зло, которое под конец захватывает и главную героиню — девочку Ванду.

Роман «Творимая легенда» — не самый удачный у Сологуба, хотя сказочно прекрасный и увлекательный, как почти всё, что он писал, — называют одним из текстов, предвосхитивших русский постмодернизм. Писатель действительно искал новой формы, не указанной в учебнике словесности, но «постмодернистом» и человеком будущего он был в ином смысле — в плане широты своего взгляда и затаенной любви к людям, которая позволяла ему видеть противоположности одновременно.

Другой роман Сологуба, «Мелкий бес», считается одним из главных романов русского символизма. Конкурентов за это звание у него немного — разве что «Петербург» Андрея Белого. Романы Мережковского были по сравнению с сологубовской прозой очень рассудочны, «Чертова кукла» Гиппиус — весьма искусственной. По сравнению с текстами Брюсова творения Сологуба обладали главным — чувством меры.

Стоит признать, что Федор Кузьмич, хотя и относился к старшему поколению символистов, как организатор сделал для утверждения этого направления меньше, чем многие его современники: склонность писателя к публичным выступлениям в то время еще не проявилась. Критик Святополк-Мирский писал: «Конечно, Сологуб неизмеримо более значительный поэт, чем Бальмонт или Брюсов, но его песнь была бы (и была) бесплодна потому, что не ставила вопросов поэтики в острой форме». Действительно, мысли Сологуба в области теории искусства не были оригинальны. Но, строго говоря, это не влияло на литературные достоинства его поэзии, прозы и драматургии. Сегодня творчество Сологуба могло бы успешно соперничать в борьбе за внимание публики с книгами других символистов. Недооценена оказалась его малая проза: рассказы «Дикий бог», «Маленький человек», «Очарование печали» и другие.

В наши дни Сологуб не входит в число популярных классиков, имя которых известно массовому читателю. Его тексты не включены в основную школьную программу по литературе. Эти факты напрямую связаны: именно школьная программа, по всей видимости, лежит в основе корпуса «высокого» чтения для среднего российского читателя.

Впрочем, Бахтин еще в 1920-е годы, выступая с лекциями по русской литературе перед школьниками и студентами, подобрал нужные слова, чтобы рассказать им о творчестве Сологуба — о его новеллах, стихотворениях, романах «Мелкий бес» и «Творимая легенда». Эти лекции оказались известны благодаря записям Рахили Миркиной, которая в пору знакомства с Бахтиным была совсем юной барышней и которую не смутили ни тематика сологубовского творчества, ни способ его анализа знаменитым впоследствии ученым. «„Я“ Передонова — это прежде всего его телесное „я“: он любит поесть, похотлив», — читаем в ее ученических записях. Бахтин, горячо интересовавшийся русским символизмом, рассказывал своим слушателям о Сологубе в одном ряду с Блоком и Белым.

Федор Кузьмич, знаток детской психологии, был однажды оскорблен заявлением Владимира Гиппиуса о том, что тот не рекомендовал бы произведения Сологуба для школьной программы. Однако дистанция между взрослым и ребенком, которую автор «Теней» и «Жала смерти» сокращал в своей прозе и педагогической мысли, в наши дни стремительно тает.

Вероятно, и взрослая читающая публика бывает недостаточно раскрепощена, недостаточно внимательна к иным проявлениям искусства, помимо магистральной его линии, чтобы оценить по достоинству произведения Сологуба. Но этот русский европеец всегда надеялся на неизбежность прогресса. Внимание к его творчеству невозможно без осуществления мечты писателя о человеке, не скованном пустыми правилами. И может быть, когда-нибудь российский читатель еще станет духовно, политически и культурно свободным, как хотел того Федор Сологуб.

Татьяна Семеновна Тетерникова — мать писателя

Федор Тетерников. 1870 г.

Федор Тетерников. 1880-е гг.

Федор Кузьмич Тетерников (во втором ряду в центре) среди преподавателей и учеников Андреевского училища. 1900-е гг.

Анастасия Николаевна Чеботаревская. 1896 г.

Федор Сологуб с сестрой Ольгой. 1900-е гг.

Георгий Чулков, Константин Эрберг, Александр Блок и Федор Сологуб.1900 гг.

Чеботаревская и Сологуб. 1910-е гг.

Федор Сологуб. Художник Б. Кустодиев. 1907 г.

Журнал «Весы». 1905 г.