Диссиденты, неформалы и свобода в СССР - Александр Шубин

Горький не дорос до идеала «православия, самодержавия, народности», он считает, что «народ — не „опора“, не „кариатида“, а главный, единственный герой исторического процесса»[470]. Но попытка «пролетарского писателя» «избавиться от философов, для которых народ был только опорой, „кариатидой“, в сущности не была успешной» и вела к примитивизации мысли[471]. Не может сам народ из своей среды выдвинуть философов. Да и народность у Горького ущербная — как известно, он был писатель пролетарский и боялся крестьянских масс. Хорошо хоть, что Горький осознал «государственность» русского народа[472]. То есть, если продолжать поверять Горького Уваровым (применительно к ХХ веку — «духовность, государственность, народность»), то «пролетарский писатель» растет от узкой народности к государственности, но отстает по части духовности. Впрочем, и здесь Горький был с точки зрения Чалмаева совсем не безнадежен. Он понимал, что не всякий «идеализм» религиозен, что аристократизм — это сложность души, и нация без него беднеет[473]. Горький «обличает буржуазное чудовище материализма в виде „золотого мешка“, о котором писал еще Достоевский в 1877 г.»[474]

И не придерешься, вроде бы — Достоевский тоже обличал капитализм. Да только не в капитализме дело, если вчитаться, а в «чудовище материализма». Здесь Достоевский для патриотов — самого Маркса выталкивает с постамента[475]. Так с Достоевского формируется новая галерея «основоположников», призванная заменить Маркса-Энгельса-Ленина.

Коммунистическая идеология критикует капитализм, и национал-патриоты критикуют капитализм. Но коммунисты атакуют его как бы из будущего, ради создания «более передового строя», а национал-патриоты из прошлого — как разрушителя сложившейся традиции, вызвавшего своим появлением «деградацию русского характера»[476]. Чалмаев — не марксист и не народник. Капитализм, конечно, плох, но как хороша буржуазия! Горький рисует типажи народных капиталистов — какие глыбины! Они не дали убить русскую душу «индивидуализму, цинизму, декадансу»[477]. А вот сейчас таких «глыбин» нет — побили буржуазию и прогнали. И теперь происходит проникновение в советскую жизнь «культа сытости», «дешевой моды», «транзисторных мелодий», «туристских песенок». Разговор «о Горьком» — не о прошлом. Откуда проникает к нам культ сытости и транзисторные мелодии? С той же части света, откуда явился капитализм.

Горький и теперь живее всех живых. «Он и сейчас помогает осознавать народу, отдаляемому нередко от национальной классики и даже собственных народных песен дешевой эстрадной шумихой, где в искусстве звучит его голос, его совесть, его душа». Борьба против «организованного упрощения культуры» продолжается[478]. Кем организованного? В СССР все «организуют» партия и государство. Значит, и в них есть враждебные силы.

Агонизировавшая редакция «Нового мира» отметила почвенников как нового противника. Заместитель Твардовского А. Дементьев выступил против В. Чалмаева. На этот раз «Новый мир» оказался ортодоксальней противников, так как критиковал почвеннические тенденции с позиций советского патриотизма и коммунистического интернационализма.

Дементьев осторожен. Он совсем не против борьбы с западными буржуазными влияниями — если они буржуазные. И мещанские нравы «Новый мир» тоже не поддерживает. Более того, Дементьев стоит на страже марксистско-ленинской идеологии, защищая ее от влияния «идеалистических тенденций» и национализма. И тут есть, за что покритиковать В. Чалмаева. Что за сокровища, «накопленные предками», он противопоставляет современной культуре? «Словно из мешка сыплет наш автор такими выражениями, как „священный идеализм“, „стихия духовности“, „идеальность верований“, „всеосеняющая, выводящая умы к огненным страстям идея“, „неразменная духовная сущность“, „Русь изначальная, не тронутая суетой“, „цивилизация души“, „смерчи страданий и дум“… Фразеология особенная, витийственная, корнями своими уходящая разве что не в церковное красноречие»[479].

Дальше — больше. Чалмаев, понаделав фактических ошибок, покусился на авторитет и передвижников, и революционных демократов. Его сочувствие отдано не им, «а „патриотам-пустынножителям“, „патриотам-патриархам“, „реформаторам церкви“, „духовным ратоборцам“»[480]. Говоря о Горьком, Чалмаев ухитрился прославить «народную буржуазию», но ничего не сказать о революционном рабочем, образ которого как раз и создал Горький.

Это «почвенническое» понимание патриотизма и народности[481]. Слово произнесено. Национал-патриоты примут его в качестве одного из своих самоназваний.

В. Чалмаев не одинок, речь идет о целом направлении. Вот, и В. Кожинову 30-е гг. XIX века нравятся больше, чем времена революционных демократов. Это понимание истории и культуры А. Дементьев клеймит со строгой ортодоксальностью: «Ведь не думают же В. Чалмаев и В. Кожинов, что деспотизм и реакция способствуют развитию литературы и искусства?»[482]

Критикуя догматиков-коммунистов за «урезание» культурного наследия, новые почвенники точно также «урезывают» его, но теперь не в пользу революционеров, а против них. А. Дементьев предлагает «взвешенную» позицию: «Наше национальное наследие богато и многообразно, и нет никаких оснований его обеднять, урезывать, ограничивать»[483]. Это — последнее предложение компромисса почвенникам, обнаружившим свою оппозиционность: можно расширять рамки свободы — каждый на своем направлении. Но такая мультикультурность неприемлема для почвенников.