Триумф. Поездка в степь - Юрий Маркович Щеглов

этим художникам послать приглашение: приезжайте к нам, малевать карикатуры и здесь можно. Но никто сюда из Москвы не помчится, заболеют, ходатайствами прикроются. В техникуме, когда распределение началось, все с ума спрыгнули. Одна девушка шестидесятилетнего старика окрутила, другой парень фальшивую справку про миокардит купил. Я Степановку искренне люблю, от души, но завлекательного в ней нету ничего, и лицемерить не надо.

Елена опять улыбнулась отнюдь не загадочной улыбкой, а насмешливой и ушла в сени.

Монотонное домашнее гудение примуса успокоило. Действительно, не надо лицемерить. Ничего мне здесь не нравится. Я вообще едва успел рассмотреть эту Степановку — и знать про нее ничего не знаю. Я просто психую из-за недобуренных скважин; с одной стороны, боюсь, что Карнаух меня измордует, а с другой — себя, угрызений совести. Неприятностей я тоже побаиваюсь — ну, конечно, если разобраться, не суда, не тюрьмы, а выговора и увольнения.

Елена вернулась с вкусно пахнущими мисками. Я поглядывал на нее исподлобья и думал: как странно! В захолустье — и вдруг такая необыкновенная девушка. Похожа на ту, стилягу, из ресторана «Динамо», и вместе с тем не похожа. Надо быть находчивей, смелее. Заинтересовать собой. Побеседовать об искусстве, блеснуть. Но язык прилип к гортани. А Елене молчание в тягость, и она принялась рассуждать про реконструкцию — здесь все сбрендили на реконструкции, есть ли глина — еще вопрос. Чем дольше Елена говорила, тем сильнее очаровывала меня. В зыбком белом — безабажурном — свете лампы на сером фоне стены она напоминала лицом и кофточкой не только знакомую стилягу из ресторана, но и чем-то курсистку с картины Маковского «Студенческая вечеринка».

— Пойдем в кино, — предложила Елена после ужина, — сеанс в десять часов. До Кравцова добираться минут сорок — успеем.

Я обрадовался и даже упустил из виду, что на какой-нибудь старый фильм вылетит десятка, ну шесть рублей — точно.

Сперва мы шли затвердевшей проселочной дорогой, затем по тропе вдоль речки, к железному мосту, затем свернули на шоссе, обсаженное тополями и оттого в сумерках похожее на туннель.

— Многие родственники из Запорожья надо мной иронизируют: что за профессия — кирпичница? Уж больно примитивное производство, — пожаловалась Елена и взяла меня под руку; между прочим, меня, кроме мамы, никто никогда до сих пор под руку не брал. — А товарки рассуждают, как в школе, — вот бы устроиться в актрисы драмтеатра, пусть во вспомогательный состав. В женском общежитии чего не наслушаешься! Я тоже мечтала сдавать на актрису, но в последний момент решила — в силикатный. Туда конкурс легче. Нынче в любое приличное заведение ткнись — пять-шесть человек на место. Кроме демобилизованных. А у нас директор приказал экзаменационной комиссии: двоек не ставить, специалисты нужны. И всяких родителей из начальства поменьше. В моей группе сын главного агронома совхоза учился и дочка «Вторчермет». Кому охота из своих детей кирпичников делать?

Как заметил остряк самоучка и товарищ по несчастью Сашка Сверчков: дети наших начальников — это будущие начальники наших детей. Мне близки и понятны мысли Елены. В конце июля я сам ухнул в пропасть. Неясно лишь одно — срезался в университет я, а критику наводит она. Впрочем, ее характеристика положения абитуриентов и намек на конкурс родителей верны. Смелая девушка, и никто ей язычок до сих пор не подрубил. Может, недовольна профессией? Или зарплатой?

— Нет, я довольна и профессией, и зарплатой, — ответила Елена на мой непроизнесенный вопрос.

Догадливая девушка, просто Вольф Мессинг.

Удивительно, как в нашем мире все переплетено. Полчаса назад я вспомнил ту, свою первую любовь, приятельницу Бимки Братковского, а сейчас — знаменитого гипнотизера. Между тем Бимка Братковский и Вольф Мессинг вместе принимали участие в любопытной истории. И белая зажигалка сыграла здесь свою роль, и трофейный «мерседес». Бимка хвастал, что когда Вольф Мессинг обедал у его отца на даче, он несколько раз поочередно смотрел то на него, Бимку, то на писателя с седой шевелюрой и в круглых металлических очках, который сидел визави. Бимка так и выразился — визави.

— Послушайте, — внезапно обратился Мессинг к визави, — в вашем черном «мерседесе» есть белая зажигалка?

Визави, ничего не подозревая, кивнул.

— Подарите ее молодому человеку. — И Мессинг обратился к Бимке: — Ведь вы умоляли его трижды? Не правда ли?

Визави покраснел. Он вообразил себе зияющее отверстие на панели.

— Вы все равно ее потеряете, — жестко пообещал Мессинг.

И оказался прав — визави через месяц лишился белой зажигалки. Она исчезла из закрытого гаража.

Прохладный туннель деревьев оборвался. Пыльное шоссе растянутым жемчужным мерцающим в голубом воздухе зигзагом вплыло на возвышенность, с которой открывался спуск на Кравцово. Главная улица, отороченная электрическим — желтым — бисером, в сравнении со степановской — Млечный Путь, Крещатик, улица Горького, Бродвей.

Кравцово — зажиточное, сплошь кирпичное село. Стройматериалы от соседей понатаскали. Школу отгрохали, не школа — институт. Рядом баня. Римское палаццо, с фальшколоннами посередине. Универмаг почти в конструктивистском стиле. Двухэтажный. Витрины пылают, как городские. Чайная на площади. Тоже двухэтажная. Несмотря на позднее время, работает. Сельсовет с флагштоком. Милиция. Одноэтажная. На крайних окнах решетки аккуратно выкрашены масляной краской. Клуб — закачаешься, с настоящими в два обхвата колоннами. Маленький Большой театр. Белоснежная от известки балюстрада, торжественно растекаясь ступеньками вправо и влево, впадала в сквер с фонтаном и скамейками. Точь-в-точь как во дворце бывшей императрицы Марии Федоровны, жены Александра III, в нашем городе. Напротив клуба офонаренная общественная уборная. Кирпичная. Перед ней цветник, не цветник — плантация.

Как на дрожжах кравчане после войны поднялись, и повезло им — немец свирепствовал здесь меньше, санитарная и заготовительная части квартировали.

— Все из наших кубиков, — подтвердила с гордостью Елена, — чайную при мне строили.

Ей, конечно, душу отвести надо, поделиться горьким опытом технолога законсервированного завода, запас знаний не терпится использовать, и я ей кажусь, вероятно, нечаянной наградой, благодарным слушателем, даже целой аудиторией.

— Вот ты, например, что знаешь о кирпиче, кроме того, что его воруют? Результат войны — что? Битый кирпич, развалины. Социализм в стране — что? Красивые здания, личные дома колхозников. Для России, искони деревянной, кирпич какую цену имел? Да что — для России! Возьми Казахстан или Узбекистан — степи, жара, пустыня. Леса нет, воды мало. Где человеку укрыться, как не за саманной стенкой? Где помолиться? Где отдохнуть? А как мы к нему, к кирпичу, относимся? — спросила с болью Елена. — Машину подогнали, сгрузили — сплошной бой. Подумаешь, кирпич! Эка невидаль! А кирпич вроде хлеба. Недаром и хлебу придают форму кирпича.

Чего она