Триумф. Поездка в степь - Юрий Маркович Щеглов

рукой тяжело. Ленту он натягивает не до струнного звона. Пока шпилькой в отверстие у отметки целится, лента под подошвой незаметно ускользает. При вычерчивании топографического плана ошибка обязательно вылезет. Надо бы подменить инвалида. А сказать неудобно, человек старается, может подумать, что мы ему денег меньше заплатим.

Деньги! Проклятые деньги!

— Позови его, — решился Воловенко, — иначе на камералке Лидка соловьем засвищет.

Мне стыдно, и я не могу себя переломить, но, чтобы Лидка не свистала соловьем, я отдал начальнику журнал и отправился сам проследить за коварной лентой. Темп работы замедлился, но концы с концами кое-как мы все-таки свели.

— Послушай, малый, — мигнул мне Дежурин в перекур. — Твой старшой, кажись, не липовый дядька. Вкалывает взаправду. Ты ему шепни вот чего. Нехай напрасно не суетится. Карнаух вам скважины только по углам насверлил, а в середке проб не брал, дырки — до упора — в четверть штанги — для блезира. Ей-богу! Поселок Аква у моря есть. Знаешь? Там рыболовецкое хозяйство богатое, а пресной воды не хвата. Директор однажды ночью приезжал, я чул — подманивал к себе. Полагаю, про артезианскую уславливались.

Пробить артезианскую для лихого бурмастера пустяки — десять кусков в кармане. Когда Абрам-железный на праздник в буфете выпьет крепко — рассказывали, — обязательно привяжется к какому-нибудь геологу: почему опоздал из командировки — десять слева, и ваших нет? Дурашливых намеков главного бухгалтера побаивались больше, чем выговора от Клыча.

— Ты на меня не ссылайся, — предупредил тихо Дежурин, — я в случае чего отопрусь. Я ведь у Карнауха тоже рычаг крутил. Не обижал он колхозника. Вот те крест.

Как обухом шмякнуло. Неужели Федор Карнаух обманщик? Ну и сообщение. Прямо признаюсь — не подарок. А мне-то куда его девать, сообщение это? Может, дед врет? Врет наверняка, старый хрыч. Клевещет, иуда. Может, именно он анонимки на Цюрюпкина в райком строчил?

— Но зачем вам отпираться, если ваше утверждение справедливо? — удивился я. — И куда смотрела Лена Краснокутская?

— Краснокутскую уполномоченной в область послали. Своих понукальщиков недостало. А на меня не ссылайся, слышишь? Я тебе по доброте душевной, по глупости ляпнул: вижу, вы с начальником ребята честные.

Льстит, пся крев! С другой стороны, геологией торгуют, о чем я успел догадаться, не покидая трестовской курилки. И нет дыма без огня. Каждый вынужден чем-нибудь торговать, по авторитетному мнению писателя Вильяма Раскатова. В распоряжении Карнауха кроме ржавых штанг станок механического бурения — ЗИВ. Отогнал его километров за сорок южнее — и порядок! Оправдаться перед Клычем — реникса, как выражался чеховский герой Чебутыкин, то есть — чепуха. Поломка, то да се. Время государственное. Конечно, ему не до нашей плевой площадки. А пробы глины для лабораторных анализов? Где он добудет керн?

— Вы мне, пожалуйста, объясните, почему на вас нельзя сослаться? — продолжал настаивать я. — Как же иначе начальник мне поверит?

— Почему, почему… И зачем я тебе сболтнул, — досадливо поморщился Дежурин.

Вдруг он все-таки не врет? Или врет? Сеет раздор промеж нас и панику. Передать Воловенко или утаить? Собственно, какое мне дело до махинаций Карнауха? Что я — обэхээсник? Десять левых кусков — реникса, а фальшивые скважины — вещь серьезная. Проведай Клыч и Чурилкин — Карнауха выпрут, без сомнения, к чертям. И под суд отдадут. Ему тюрьма грозит. Что, если глина на площадке залегает этими, как их — линзами и разрабатывать ее нерентабельно? Или ее здесь мало. Или вскрыша толстенная. Чего не случается. Кто ответит? Всех поголовно в тюрьму. И меня в тюрьму, и Воловенко.

Нет, виноват один-единственный Карнаух. Завод реконструируют, а под дерном фига с маслом. Господи, кошмар!..

Значит, надо донести. Как в школе определяли — разлягавить. Донос в данном конкретном случае — штука не подлая. Запомнит Карнаух, как народ обкрадывать, да и коллегам неповадно будет.

Собственно, разве это называется доносом? Разве правду можно квалифицировать как донос? Сам Карнаух, когда исправится, поблагодарит меня. Или убьет? Нет, не убьет, испугается. Впрочем, почему бы ему и не убить меня? Он парень рисковый. Фронтовик. Танкист. Да нет, реникса. Ре-ни-кса. Убьет так убьет. Если бы все дрейфили, где бы нынче немец шпрехал? На Курильских островах.

Почему я должен его бояться, если он сволочь и вне закона? Пусть он дрожит. Плевать ему на меня. Жена у него, однако, симпатичная, полная, розово-белая, как украинская паляница, с карими глазами-изюминкани. Я столкнулся с ней у кассы — зарплату по доверенности получала. В пригороде живет, демиевская. Коротконогая, походка — уточкой, завлекательная. Локоны белые, перегидролевые, по плечам рассыпаны. Губы — сердечком, уголки лукаво загнуты. Мещанский стандарт, конечно. но какой стандарт! Когда по коридору уходила, половинки зада у нее вверх-вниз, вверх-вниз — слова не подберу — ерзали, что ли. Трестовские пижоны с сигаретами перемигнулись. Мировая бабенка, теплая. Взгляд у нее независимый и несколько презрительный. Подобный обычно у женщин, легко — но только после официального знакомства — идущих на контакт. До замужества — ни-ни. А там хоть ложкой хлебай, не жалко.

И за что я в мыслях женщину опорочил? Стыдно, не по-толстовски, не по-джентльменски о чужой жене думаю, а как-то по-мопассановски. Мёжду тем Ги де Мопассан не принадлежал к числу моих любимых писателей. Передачи таскать ей придется на Лукьяновку. Тьфу! Какие передачи?.. Тьфу! Встать, суд идет!

Я отпрянул от Дежурина и едва не своротил носом опору сушильного сарая.

— Смотри, малый, не докажи на меня, — повторил Дежурин, — ни к чему тебе. Я с душевным к вам расположением, как к подлинным людям труда.

Зачем мне терзаться, объясню Воловенко ситуацию. Он начальник, ему решать, как поступить. Вот тебе и образцовая площадка. Научишься на ней настоящей геодезии. В тюрьму бы не угодить и живым убраться.

— Александр Константинович! — заорал я, оставляя Дежурина у «боковской» печи. — Александр Константинович…

Я взлетел по лестнице на верх карьера и осмотрелся. У основания кургана, рядом с белеющей треногой, трепетала синим флажком косынка Самураихи.

Я давно изучил свою трусоватую натуру. Я знал, что чужая тайна теперь будет мучить меня по ночам. Я не понимал Дежурина. Чего он-то боится? Кулаков Карнауха? Но ведь он местный, а местного задеть вряд ли кто осмелится. Почему Дежурин не поделился до сих пор с Цюрюпкиным или Краснокутской? И здесь, безусловно, крылась какая-то тайна.

Я побежал по направлению к кургану, напрямик, через степь. Солнце дышало в лицо. Я бежал к нему, невысоко висящему над горизонтом, и на миг мне почудилось, что расстояние между нами действительно сокращается, и сокращается с невероятной скоростью. По пятам за