Смертник - Владимир Махов

Собака, огромная, страшная, в холке практически доходившая Нике до пояса, некоторое время жалась к ее ногам, потом успокоилась и побежала рядом.

Когда впереди открылись развалины деревни, означающие конец пути, Ника остановилась. Силы покинули ее. Уже пятеро суток, в которых по насыщенности событиями поместилась бы не одна жизнь, девушка старалась не думать о Красавчике: как он, жив ли? Вскоре ей предстояло убедиться, не напрасно ли был проделан весь этот путь.

Асфальтовое шоссе кончилось, перечеркнутое полоской выжженной земли. Где-то вдали гнездом аиста на фоне светлого неба выделялась водонапорная башня. У обочины, в жесткой траве, словно в подтверждение того, что девушка не сбилась с курса, валялся указатель. Ника приблизилась к нему и не поленилась счистить носком ботинка ком земли, приставший к первой букве. Название «оровая» ей не нравилось.

Девушка осторожно подходила к Боровой, ожидая любых неприятностей от деревни, державшей Красавчика в заточении. Подтверждая ее невеселые мысли, собака повела себя странно. Она втянула воздух, рыкнула и села, не сводя с Ники слепых глаз.

– И правильно. – Девушка остановилась в двух шагах от собаки. – Прощай, собака. Там нет ничего хорошего. Я знаю. Но идти надо.

Слепая собака задрала морду в небо и завыла.

Ника обошла покосившиеся ворота и сквозь дыру в заборе попала в деревню. Звуки приглушились. Под ногами шуршала галька, но слух не сразу улавливал этот шум. Как будто она после купания забыла вытряхнуть воду из ушей. Да и ощущение накатило то же – мерзкое.

Если здесь когда-то и были улочки, дома, приусадебные участки, по-хозяйски обнесенные заборами, даже школа, магазин, быть может, дом культуры, то все перемешалось, потеряло форму и лишилось предназначения. Изуродованный, разбитый поселок городского типа. Даже смерч не смог бы произвести большего разорения. Из крыш, обрушенных под разными углами, торчали жерла труб. Обожженные бревна танковыми стволами просунулись в оконные проемы.

Ника осторожно перешагивала через ямы, будто вчера разъезженные тяжелой техникой, а сегодня застывшие, словно скованные первым морозцем. След ботинка четко впечатывался в окаменевшую грязь.

Развалины раздвинулись, высвободили некое подобие площади. Ника вышла туда, держа автомат наперевес. Ей почудился тихий шепот слева. Она обернулась и в последний момент едва удержала палец на спусковом крючке. В окошке никого не было.

Девушка двинулась дальше, держась стены дома, которая ее и подвела.

Вдруг у самого уха Ники раздался человеческий голос, такой же хриплый, как на старой заезженной пластинке:

– Я возвращаю ваш портрет.

Ника вздрогнула и отскочила, а стены уцелевших домов взорвались самыми разными репликами:

– Мы пройдем, Кабан, прорвемся!

– Сука! Левее надо было.

– Врагу не сдается наш гордый…

– И не куда-нибудь, а в глаз.

– Вот так вляпался.

– Только не это, блин!

– Четыре тру-у-па возле та-анка!

– Врешь, не возьмешь!

– Прощай, собака.

Ника, совершенно оглушенная, стояла посреди площади. Автомат дрожал в ее руках. Вокруг орали, хрипели, ругались матом разные голоса. Они звенели, кружились, затягивали. Последний возглас, в котором Ника узнала себя, окончательно лишил ее мужества.

– Ну! – Она всхлипнула. – Чего ты ждешь, падаль?

Девушка озиралась по сторонам, не зная, чего ждать от этой аномалии. Может, ей следовало бежать без оглядки или, наоборот, затаиться и переждать. Внутри все сжалось от страха. Сердце билось так сильно, что заболела грудная клетка.

– Забавно, – заговорила вдруг темнота, запрятанная в углу, погребенном под крышей. – Последним, кого я увижу, будет хозяин.

– Эй, – тихо сказала она в темноту. – Выходи, хозяин. Поговорим как мужик с мужиком.

– Еще пара минут, и разговаривать мы не сможем, – голосом Грека пообещало треснувшее оконное стекло. – Это конец, Очкарик.

– Хрен тебе, а не конец. – Ника повернулась на голос. – Выходи, сука.

– Бесполезно. Это конец, Очкарик, – проскрипела дверь, сорванная с петель.

– Я знаю, тебя можно убить, тварь.

– Надо подойти сзади, очень тихо, причем к настоящему, а не к миражу, и выстрелить в затылок, – посоветовало обгоревшее бревно, торчавшее из окна.

– Найдем мы твой затылок, не переживай.

Страх, долгое время сжимавший внутренности в тугой узел, вдруг кончился. За гранью немыслимого ужаса обнаружилась пустота.

– Ты видишь не своими глазами.

– Да знаю я, чем вижу! Катись сюда, тварь! Тащи свою уродливую башку.

– Не трать патроны, Очкарик. Нам его не убить.

– Еще посмотрим, сука.

– Прощай, собака.

Неизвестно, кому предназначалось последнее обращение, но именно слепую собаку Ника и увидела. Зверюга шла прямо на нее, оскалив клыки, то и дело припадая к земле. Ее собака. Из пасти капала слюна. Пленки, закрывавшие глаза, побелели, и Нике показалось, что за ними угадываются черные зрачки. Псина шла на нее. Не оставалось никаких сомнений в том, что она готова была нападать, рвать зубами человеческую плоть, вгрызаться в нее.

– Гад ты, хозяин! – Голос Ники дрогнул. – Каков гад. Это моя собака.

– Прощай, собака.

– Это моя собака, – сквозь зубы повторила девушка, в душе которой закипала ярость. – Это моя собака, и я ее тебе не отдам.

Она шагнула навстречу псине, отвела ствол автомата в сторону.

– Единственное доброе существо на всю чертову Зону – и во что ты ее превратил! Это моя собака, – прошипела Ника. – Иди к своей падали. С ней у тебя лучше получается.

Девушка сделала еще один шаг. Все вокруг перестало существовать, не считая оскаленной пасти, приближающейся к ней. Ника смотрела прямо в глаза, закрытые пленкой. Пусть вся деревня несется в тартарары – ей не было до этого никакого дела. Весь мир сузился до размеров собачьей морды. Закусив губы, белая от бешенства, девушка шла к собаке, бесстрашно выставив перед собой руку.

– Моя собака, моя, все, что есть у меня, – хрипела она, даваясь словами, выскакивающими из сдавленного горла. – Моя. Собака.

Непонятная сила удерживала зверюгу от броска. Она припала к земле, под кожей вздулись узлы мышц, с клыков срывалась пена, но животина держалась.

Девушка осторожно положила руку на лысую голову. Она не боялась нападения, но не желала вспугнуть собаку неосторожным движением.

Псина содрогнулась всем телом. Слюна растянулась из пасти длинной нитью. Спина выгнулась дугой. И вдруг зверюга обмякла, словно из нее выдернули штырь. Собака попятилась, лапы у нее переплелись, и она тяжело завалилась на землю.