Гранды. Американская сефардская элита - Стивен Бирмингем

стал самым известным евреем в Америке, на нем красовалось слово «еврей», и его спорный имидж в сочетании с эпатажным имиджем его жены был не совсем тем, который евреи хотели бы культивировать. Такие семьи, как Натаны, старались объяснить, что коммодор Леви «не типичен», и поэтому к нему не следует относиться, как он сам, очевидно, хотел, чтобы к нему относились, как к представителю расы.

Сефарды не нуждались и не нуждаются в представителе. Они спокойно интегрировались в городскую американскую жизнь и стали джентльменами. Для этих людей их еврейство было чем-то уединенным, не подлежащим шумной защите, хвастовству или жалобам, как у Урии Леви. Если они и хотели быть известными публично, то только благодаря своей воспитанности, воспитанию, хорошим манерам и добрым делам. Возможно, ирония заключается в том, что, когда еврейская элита перешла от простого зарабатывания денег, почти пренебрежительно потирая руки, к более возвышенным занятиям ума и духа, она обеспечила себе менее сильную роль в Америке, чем та, которую она могла бы играть.

На самом деле было немало сефардов, которые гордились тем, что вообще ничего не делали. Одним из таких элегантно расположенных людей был г-н Альфред Тобиас. Тобиасы — сефардская семья, родом из Ливерпуля, сколотившая значительное состояние на производстве хронометров. Первый Тобиас, эмигрировавший в Америку, которого звали Тобиас И. Тобиас, довольно прочно вошел в сефардскую элиту Нью-Йорка, когда четверо его детей, Генри, Фанни, Гарриет и Альфред, женились на четырех детях Хармона Хендрикса, Розелейн, Урии II, Генри и Гермоине. Единственным занятием Альфреда Тобиаса было «управление инвестициями», с чем он, очевидно, справлялся весьма успешно, поскольку увеличил свое собственное немалое наследство, а также наследство уже состоятельной жены Хендрикса и двух осиротевших племянниц его жены.

Кузен Флориан Тобиас также с гордостью признавался, что ни дня в своей жизни не работал ни на одной работе, которую можно было бы назвать работой, и никогда не собирался. Правда, кое-что у него получалось. Он был чемпионом по бильярду среди любителей и каждый день тренировался на своем полноразмерном столе Collender в бильярдной. В доме была небольшая столярная мастерская, где он изготавливал прекрасные рамы для картин, таборы, ширмы и изящные предметы искусства. Он был признанным дилетантом, и единственной практической работой в его жизни была доставка угля для печей отцовского дома на Сорок восьмой улице. Кузен Флориан всегда стоял у дома, рядом с угольным желобом, разумеется, в своей лучшей одежде и в шляпе, и подсчитывал, сколько грузовиков поступает в подвал, чтобы убедиться, что доставлено нужное количество угля. Это была не слишком обременительная работа и жизнь, и кузен Флориан дожил до комфортных семидесяти четырех лет.

У Хендриксов, тем временем, дела шли неплохо. Со своими медепрокатными заводами в Нью-Джерси, большим загородным поместьем в Бельвиле и городским домом на Пятой авеню, 414, они были одной из самых богатых сефардских семей. Кроме того, они владели значительной частью недвижимости на Манхэттене, включая кварталы между Шестой и Седьмой авеню от Двадцатой до Двадцать второй улицы и тридцать акров земли вдоль Бродвея. (Если бы семья удержала эти владения, Хендриксы были бы сегодня одними из крупнейших землевладельцев города). Конечно, были люди, которые считали Хендриксов немного скучными, немного душными.

Кроме того, в семье Хендриксов наблюдались некоторые странности, и в группе обвиняли в «хендриксовости» того, кто был привередлив к грязи до степени невроза, одержим чистотой или многократно мыл руки. Некоторые «хендриксы» тщательно мыли руки и никогда не прикасались к незнакомому человеку, опасаясь его загрязнения. Однажды, как гласит история, кто-то сказал одному из Хендриксов в опере: «Разве акустика в этом оперном театре не ужасна?». Принюхавшись, мистер Хендрикс ответил: «Правда? Я ничего не чувствую». Но когда правительству США понадобились деньги для оплаты войны 1812 года, отмечают Хендриксы, президент Мэдисон обратился к частным лицам с просьбой о займе. Генри К. де Рэм, представитель старой нью-йоркской фирмы «Де Рэмс», предложил 32 300 долл. Хармон Хендрикс опередил его, предложив 42 000 долларов.

Ко второй половине XIX века сефарды Нью-Йорка и других городов жили в комфорте и уверенности. Если вы жили на Пятой авеню, а большинство «хороших» семей жили на ней или рядом с ней — ведь она проходила вдоль позвоночника Манхэттена, и оттуда открывались самые красивые виды, — то в вашем доме, скорее всего, был небольшой черный ящик, прикрепленный к внутренней стене, рядом с входной дверью. Вы дергали за ручку ящика, раздавалось приятное жужжание, и вскоре на пороге появлялся мальчик-посыльный в панталонах и синей фуражке, чтобы отнести письмо в город или принести заказ из аптеки. Вы звонили в колокольчик для прислуги, он отдаленно звенел от панели на кухне внизу, и через несколько мгновений появлялся слуга, чтобы выполнить вашу просьбу. Таковы были удобства тех далеких дней. А вот в комнатах для прислуги в старых домах никогда не было ванн. Горничные, если они вообще принимали ванну, должны были пользоваться бадьями для стирки в подвале. Колодцы, из которых брали пресную воду, находились прямо на Пятой авеню.

В то же время дверные ручки были из позолоченного серебра, а атласные драпировки с тяжелыми кистями висели над оконными занавесками из толстого кружева. Мебель была из позолоченного палисандра, покрытая ворсистым атласом, а столы — из черного дерева, инкрустированные маркетри. Возле каждого входа стоял карточный приемник. В каждой парадной комнате было модно иметь центральный столик с украшениями — статуэтками Бойе, бронзами Мане, а может быть, изображением Бенджамина Франклина, приковывающего к себе молнию, выполненным Монте Верди. Благодаря волшебству электричества в дома важных бизнесменов центра города стали поступать тикеры с Нью-Йоркской фондовой биржи. Мистер Джефферсон Леви, племянник банкира Урии, ставший впоследствии конгрессменом, довольно сильно превосходил всех в сефардской общине. У него также был тикер с Лондонской фондовой биржи.

В столовых висели красные турецкие ковры и семейные портреты. После ужина семьи расходились по гостиным или музыкальным комнатам, где у рояля из розового дерева пели «Под ромашками», «Слушай, пересмешник», «В долине спрятался» или «Последняя роза лета». Тетя могла завершить вечер исполнением «Хора наковальни». Музыка считалась благотворной для пищеварения. Это была уютная и сентиментальная эпоха 1880-1890-х годов, и трудно было поверить, что когда-нибудь будет по-другому, что город меняется быстрее, чем все думают.

Этикету уделялось больше внимания, чем тому, что происходило или писалось в газетах. «Всегда ешьте мороженое вилкой», — напутствовала маленьких натовских детей гувернантка. Это немцы пользуются ложками». Помните, когда они еще торговали с вьюками на спине, ваша семья ужинала с королями и королевами».