Отцеубийцы - Мария Вой

и трава хоть немного ее прикрыли, двинулась к отряду. Несколько всадников, не больше двух десятков, сопровождали пару телег и группу женщин и детей, которые негромко напевали что-то скорбное и тягучее. Но то была не Сироткина Песнь – с такой не пойдешь в бой, скорее проводишь в последний путь павших…

Люди приблизились, и Морра узнала хиннов. А с ними рассмотрела и Тарру: егерь тащился, положив руку на бортик телеги, и смотрел себе под ноги стеклянным взглядом.

«Остановись, дура!» – шипела она про себя, пока ноги против воли несли ее к печальному отряду. Хинны мигом подняли головы, не прерывая песни и не проявляя тревоги. Лишь Нанья во главе отряда вскинул лук, но опустил, когда Тарра без удивления произнес:

– Это Морра. Не надо.

Отряд остановился, дожидаясь Морры. Казалось, она шла вечность, словно что-то внутри нее сопротивлялось, не хотело смотреть. Но если смотреть не туда, то куда? Как Тарра, себе под ноги? Или на лица варваров, опухшие от слез?

Тарра откинул полотно – не просто тряпку, как она подумала, а зеленое знамя.

В Козьем Граде Морра уже видела Латерфольта таким бледным и неподвижным, но тогда ему удалось в очередной раз обхитрить смерть, подняться на ноги и почти сразу начать орать. В тот день у него в боку была единственная рана, нанесенная Рейнаром так, чтобы не повредить внутренностей, а рядом – Шарка-целительница. Теперь же рубаху на груди и животе покрывали пятна засохшей крови, числом не менее дюжины.

– Он был привязан к дереву. – Сиплый голос Тарры терялся в гуле песни, но каждое слово кололо Морру в самое сердце. – Уже… такой. Стрелы из него кто-то вытащил, мы не нашли ни одной. Даже не знаем кто…

Морра протянула к Латерфольту руку, приподняла рубашку и обнажила глубокие рваные раны, окаймленные ошметками подпаленной плоти.

– Это были не стрелы.

Никто не отозвался на ее слова – они и сами все понимали. Морра уговаривала себя отвести взгляд от непривычно спокойного лица, от глаз, над которыми столько раз издевалась, чувствуя коготь в груди, который она однажды уже отгоняла, крича про себя: «Допрыгался! Сдохни! Сдохни!» Сейчас в ней не кричало ничего, словно Латерфольт забрал с собой весь шум и то злорадное раздражение, которое они друг на друга выплескивали с первой встречи.

Морра взяла край своего плаща, нашла в нем торчащую нитку и вытянула ее всю. Затем повязала ее на изломанном, распухшем запястье егермейстера. Невеликий подарок, но хоть что-то.

– Заштопаешь себе плащ, – пробормотала она и отвернулась. – Куда вы идете?

– В Тавор. Без Латерфа Нити больше нет, и ничего его больше не охраняет.

Нанья громко хмыкнул – не то от слез, не то от злости:

– Куда угодно, только подальше от Хроуста!

– Ты не знаешь наверняка, был ли это он, – возразил Тарра.

Полукровка дернулся в седле, словно его самого проткнули стрелой:

– Как будто ты сам не видел его демонов! А Морра сказала, что раны от Дара!

– Нет, – повторял Тарра, сжимая руками виски. – Это бред!

– Хроуст убил собственного сына, – тихо сказала Морра. – Представь, что он сделает со всеми остальными, если не доберется до Редриха. Езжайте в Тавор.

«Зачем я тебе его отдала? И как ты умудрился его потерять, болван?»

Крик наконец проснулся в ней, но вырвать коготь из сердца ему не удалось. Морра вытащила из-за пояса кинжал. Нанья заерзал в седле, но она лишь оцарапала себе руку до крови, а затем протянула ладонь к Тарре:

– Забери Нить, вам нужнее. – Неуклюжий язык спотыкался о слова, но Морра упрямо продолжала: – Спрячьте таворцев. Передаю тебе Дар Нити, Тарра.

Тарра бросил взгляд на Латерфольта, словно ожидал по привычке, что тот его ободрит или одернет. Но егермейстер молчал, и под выжидающими взглядами хиннов Тарре ничего не оставалось, как принять Дар.

– Как это делается? – спросил он.

Морра объяснила. Руки Тарры дрожали, когда он коснулся ее окровавленной ладони кончиками пальцев и смущенно облизнул их.

– Писать ты умеешь. – Она отдала ему свиток и глубоко вздохнула. Обратного пути больше не было. – Только подождите меня здесь. Я приведу Дэйна.

– Он жив! – воскликнул Тарра. – Ты спасла мальца?

– Латерф его спас. И ты спасешь. Хватит с него…

Она накинула знамя с лисом на тело Латерфольта и поспешила к гроту, чтобы привести Дэйна.

«Я больше не допущу этой ошибки, – думала она по пути, сглатывая слезы. – Пусть Дар возвращается туда, где ему самое место. Можешь подавиться, Свортек! А Хасгут не так уж и далеко».

Когда Рейнар шел по столице, где провел свои самые лучшие и худшие годы, его не покидало ощущение, будто он только что вынырнул из мадеммного бреда,

По Нижнему городу его провели тайными ходами. Здесь было неспокойно с самого падения Козьего Града – первой победы Хроуста после «воскреcения». Тут и там вспыхивали мелкие восстания. Многие надеялись, что старый король уйдет, придет новый – и жизнь сама собой расцветет яркими красками и наполнится достатком и справедливостью.

– Я говорила тебе, мой герцог, но ты не слушал, – раздался в его голове голос пани Теризы, с которой он тайно встречался в одной из ее курилен днем ранее. – Сейчас они без разбору убивают тех, кого мы зовем отребьем и на ком, увы, держится все, что у нас есть. А потом придут и за нами.

– Они – это мы, – возразил Рейнар.

В Верхнем городе его уже не стали прятать – так велел сам Редрих, чтобы все посмотрели на великого предателя. Народ вывалил на улицы, пялился на него с крыш, стен, башен и балконов, но не решался подать голоса: Рейнара и его людей окружало плотное кольцо королевских гвардейцев, готовых заткнуть любую глотку. Лишь перестук копыт, скрежет металла, возбужденное дыхание людей… Рейнар заставлял себя смотреть только вперед. Старый недобрый Хасгут, неприступный холм печали! Оставит ли от тебя хотя бы камень тот, кто уже тридцать три года терпеливо точит на тебя зуб?

Но он и сам ненавидел этот прекрасный город с алыми крышами, подвесными мостами, статуями героев и храмами, полными костей. Этот город высосал из него силы, превратил в своих притонах в постаревшего тюфяка с мутным взглядом и змеиной усмешкой – потому что другие тут не выживают.

А может, не так уж Хроуст и неправ…

«Соберись, Рейн!» – одернул он себя. У этих мыслей всегда был особый привкус безумия, подаренный шестилетним употреблением дурмана. Нечто похожее он ощущал в Козьем Граде, когда почувствовал себя Ураганом, держащим в заложниках тощего мальчишку, и на поле под Унберком, когда, опьяненный погоней на хиннской лошади, завидовал Латерфольту, который так и не понял, какая свобода была у него в руках все это время… При мысли о Латерфольте по телу прошла судорога, и Рейнар крепко вцепился в поводья.

«Ты слишком много думаешь!»

На подходе к дворцу не осталось никого, кроме полчища стражи. Казалось, здесь собралась вся армия – точнее, то, что Хроуст от нее оставил, – вплоть до последнего калеки. За спинами гвардейцев мелькали знакомые лица: тут присутствовал и высший свет Хасгута и других крупных городов Бракадии. Взгляд Рейнара норовил зацепиться за кого-то, пока придворные перешептывались, тыкая в него пальцами. Стук копыт перебивал их, хотя нетрудно было догадаться, какие слова звучат чаще всего. Рейнар вдруг вспомнил, как каждое его появление в армии Сироток после Унберка оглашалось оглушительными криками: «Здар, Рейнар! Здар, Истинный Король!» Он представил эти крики здесь, но картинка вышла такой нелепой, что Рейнар с трудом удержал усмешку.