Отцеубийцы - Мария Вой

гетмана и воительница, Ярж и Валкор, сыновья Хроуста, Жовнер, Ройтер и Хвал, павшие сегодня. Кажется, даже сам Тартин Хойя… И еще один, стройный и тонкий…

– Я вижу тебя насквозь, Вилем.

– Ничего ты не видишь!

Крик, который Латерфольт так старательно удерживал в груди все это время, вырвался наружу, когда он рассмотрел последнюю фигуру. Он забился в веревках, чувствуя, как возвращается боль, ощущая каждый осколок кости в ноге. Врать после увиденного он уже не мог. К черту ложь! Хроуст оставил его в живых не ради извинений и клятв в верности, которые Латерфольт и сам не произнесет никогда.

– Ты не видишь, потому что ты слеп! Ты ослеплен своей ненавистью и местью, Ян Хроуст!

Гетман наконец обернулся. Его левый глаз, яркий, как прежде, больше не скрывала мутная пленка. Взгляд – точный, острый, совсем не как у слепого, – впился в Латерфольта. Демоны Хроуста вслед за хозяином повернули головы к его названному сыну.

Латерфольт изо всех сил старался не смотреть на демона по правую руку гетмана – при виде его перехватывало горло. «Смотри только на Хроуста, приближающегося, как ты и хотел, окруженного новым воинством, которое уже принесло ему победу…» В его единственном глазу мерцали знакомые белесые искры; со скрюченных пальцев срывались в траву огненные языки. Дар так и рвался из гетмана, как будто в этом теле ему было тесно; от слабого упрямого старика не осталось ничего, кроме смутно знакомых черт да знаменитой булавы в правой руке.

Латерфольт заговорил со всей силой, на какую был способен. Демон по правую руку его больше не пугал. Если не сейчас – то уже никогда!

– Ты говоришь, я оставил своих людей ради Шарки. Ты говоришь, Редрих бросает своих людей в пекло! А скольких своих детей бросил ты за эти тридцать лет? Разве тебя когда-нибудь останавливали их страдания? Ты потерял армию, но тебе плевать: теперь у тебя есть новое воинство, и ты не успокоишься, пока не превратишь страну в пепелище! Ты слепец! Убийца! Не за тем человеком я шел!

– Ты шел за тем, кого называл отцом и кому обязан был служить верой и правдой.

– Мой отец давно мертв!

Надо было послушать Свортека, которому он клялся, что не поведет Хроуста в войну. Или даже проклятого предателя Рейнара… Многое надо было. Но всего этого Латерфольт уже не произнес: Хроуст остановился перед ним, изучая, словно впервые; ни единое слово Латерфольта его не тронуло, не дрогнула в лице ни одна мышца.

– Ты прав. Я верил в тебя. Я любил тебя, как отца, – прошептал Латерфольт, пока тень – быстрая, длинноволосая, с гордой спиной – не повернулась к нему боком, держа в вытянутой руке сотканный из мрака лук. Остальные демоны последовали ее примеру, и стрелы задрожали на сумрачных тетивах.

– А я любил тебя, – ответил Хроуст, – но ты так и не стал мне сыном. Это был твой собственный выбор, Вилем.

Латерфольт рассмеялся – сначала сипло, едва слышно, но смех креп и усиливался, заставляя веревки глубже впиваться в тело. Он хохотал в лицо Хроусту, наслаждаясь его мрачным замешательством, наслаждаясь болью, сжимающей в острых когтях его плоть, наслаждаясь всем, что еще мог ощутить, увидеть и услышать. Он не мог насытиться смехом, некогда – целую жизнь назад – вселявшим надежду даже в самых отчаявшихся. Латерфольт смеялся искренне, как некогда в лесах, в разрушенном городе у моря, в военных лагерях и у костров варварского народа, частью которого он так и не стал, потому что пошел за своим бракадийским кумиром и больше ничего вокруг не видел.

Сейчас, когда времени совсем не осталось, он пытался насладиться миром вокруг, а не ненавистью. Вот красное облако над головой Хроуста, похожее не то на лиса, не то на дракона; яблоня – конечно, что же еще? – как в тот самый день. Слабый треск призрачных тетив – такой привычный, простой, любимый звук, – ветер, обдувающий его лицо, и стекающие по щекам слезы – все это вдруг наполнилось жизнью…

Смех оборвался, когда первая стрела ударила его в живот. Латерфольт поднял голову, пытаясь взглянуть на Хроуста, но вторая стрела вонзилась в грудь, заставив откинуть голову. Еще одна в живот. Странно: боли все еще не было; кажется, даже в ранах она исчезла.

Четвертая стрела попала в грудь. Тело обмякло на веревках.

Еще одна…

Все смолкло и исчезло. Боли не было – лишь обрывки мыслей, за которые Латерфольт цеплялся, проваливаясь все глубже во тьму с каждым новым ударом.

– Фубар, смотри на меня! Ты не умрешь здесь! Я приказываю тебе, смотри на меня!

Но Фубар не исполнил приказа: он умер еще в грифоньем седле, вскоре после того, как они подобрали Шарку. Когда Такеш приземлился в долине реки далеко от Хасгута, его тело уже остыло.

…Первое время Рейнар бешено огрызался на всякого, кто подходил к нему, предлагая помощь. В смерти Фубара были виновны не те, кто выпустил стрелы, а он, только он один. Значит, он сам и должен выкопать могилу, пусть даже это будет стоить ему рук, которые и так ныли весь день. Это меньшее, что он мог сделать, раз был единственной причиной, по которой Фубар теперь покоится здесь, вдали от дома, в никому не нужном краю.

Но чем глубже он копал, рыхля землю мечом и отгребая комья шлемом, тем быстрее разносилась по крови мадемма. Рейнар не крошил ее в пыль, как обычно: он поджигал целые кристаллы один за другим, как это делали заядлые торчки в курильнях Хасгута. Вскоре мадемма лишила его гордыни, и он все же позволил двум воинам помочь ему, рассудив сквозь бред и видения, что похоронить Фубара нужно до ночи. Он видел недовольство на лицах тех девятерых, кому удалось покинуть поле Лучин и найти его, и ссыпал себе в трубку все новые горсти, чтобы не видеть, не слышать и не думать; чтобы не разораться в отчаянии еще громче, чем Латерфольт, когда тот отпускал Шарку.

Просто соскользнуть в эту землю вслед за Фубаром…

Шарка сидела рядом, но не проронила ни слова. Сколько бы Рейнар на нее ни смотрел, ее лицо оставалось прежним, словно бред мадеммы сторонился маленькой ведьмы и не желал уродовать ее.

– Шарка, – пробормотал он. Девчонка повернулась к нему. Что он хотел ей сказать, дурень? Что понимает, каково ей, тоже потерявшей самого близкого человека? – Мы похороним Фубара и уберемся отсюда.

Его руки скользили по рукояти, содранные до мяса. Штир, первый алебардщик Митровиц, грубо выпихнул герцога из могилы и занял его место. Оранжевый свет заливал долину: должно быть, солнце уже готовилось укатиться за горизонт.

– Мы дождемся Латерфа и уедем все вместе. Я пообещал ему.

Шарка не мигая смотрела в небо, словно не было для нее ничего интереснее ярко-красного облака, которое походило на дракона, выбрасывавшего в атаке длинную шею. Очередная волна мадеммы ударила Рейнара в затылок, и он отошел от Шарки, как вдруг услышал ее шепот:

– Он не придет.

Такеш ткнулся клювом ему в грудь, урча, и Рейнар зарылся лицом в его гриву. Хватит…

– Герцог Рейнар!

Мадемма притупила слух: он даже не услышал голосов и топота копыт. Лишь когда всадник спешился, узнал Адлерберга, которого в последний раз видел уносящимся из-под стрел Петлича. Вокруг него собрались Шарка и воины Митровиц. Барону дали напиться из фляги, и слова полились из него невнятным потоком:

– Редрих разбит. Хроуст преследует его, добивая остатки армии. Демоны… Или не демоны, а великаны… Дар