Флиртаника всерьез - Анна Берсенева

– Все женщины кричат, когда рожают. А ты чем хуже? – сказал Колька. – Ты кричи, а я поеду. Найдем твой роддом, не бойся.

– Не буду, – пообещала она.

– Что не будешь? Рожать?

– Бояться не буду. Вы же со мной. Мне и не страшно.

Он видел, что она не уговаривает себя, а говорит то, что чувствует: ей действительно не страшно, потому что он с нею. Злость на себя, которая заставила его успокоиться, вдруг исчезла. И вместо нее все у него внутри заполнилось счастьем. Чистым веществом счастья.

– Ты хорошая моя, – сказал он. – И правильно, нечего тебе бояться.

Пригород кончился, но и улицы самого Ростова Великого были пусты особой, зимней пустотой ночного провициального городка. Колька ехал медленно, оглядываясь, чтобы не пропустить хоть какого-нибудь прохожего.

– Вымерли все у вас, что ли? – сердито воскликнул он. – Посиди, Катя. Я сейчас.

Он выскочил из машины и подбежал к двухэтажному дому, старому, дореволюционной еще, видно, постройки. Невысокие окна первого этажа были освещены. За занавеской проглядывал неясный силуэт. Колька постучал в стекло. Занавеска отодвинулась, в окне показалось испуганное женское лицо. По губам женщины Колька понял, что она спрашивает: «Кто тут?»

«Дура! – сердито подумал он. – Хоть форточку открой, не слышно же ничего!»

Как будто услышав его, женщина влезла на подоконник и приоткрыла форточку.

– Кто тут? – повторила она. – Вам зачем?

– Жена у меня рожает, – сказал Колька. – Из Москвы едем, в машине началось. Где у вас тут роддом?

– Ох, надо же, как пришлось! – сочувственно воскликнула женщина. – Так за углом, мужчина, прямо за углом роддом и есть. Езжайте скорей!

– Спасибо! – крикнул он на бегу, успев мимолетно устыдиться, что в мыслях назвал эту женщину дурой.

– Мне получше стало, – сказала Катя, как только он распахнул дверцу машины. – Можно и не спешить.

Но еще прежде, чем она закончила эту фразу, волна боли снова прошла по ее лицу. Она не вскрикнула и не застонала, но Колька разглядел, что в глазах у нее встали слезы.

– Сейчас еще лучше будет, – сказал он. – Рядом тут роддом, Катенька. Повезло нам с тобой.

– Вам-то в чем повезло?

Она улыбнулась. Слезы вздрогнули под ресницами.

– Так я же в тебя влюбился, – сказал Колька. – А ты ребенка рожаешь. Значит, мне повезло.

Он выпалил все это так просто, как будто говорил такие слова раз сто. Хотя никогда в жизни не то что не говорил, но даже не думал ничего подобного.

– Ну что вы такое говорите… – еле слышно произнесла Катя.

Но при этих смущенных словах ее рука, которую Колька держал в своей руке, сжала его пальцы не смущенно, а доверчиво и нежно.

Кольке почему-то казалось, что в роддоме должен стоять шум и крик то ли рожающих женщин, то ли родившихся младенцев. Но в приемном покое было так же тихо, как на ночных улицах. Девушка в белой медицинской шапочке спала за столом, положив голову на открытую книгу.

– Девушка, а мы рожать приехали, – с порога сказал Колька, пропуская Катю перед собою. – Примете нас рожать?

– Да уж куда вас девать, – улыбнулась девушка. Она проснулась мгновенно, хотя, казалось, спала на своей книге очень крепко. – А полис, а обменная карта у вас есть?

Колька не знал, что такое обменная карта, и тем более понятия не имел, есть ли она у Кати. И вообще ему было не до карты: он осторожно снимал с Кати шубу и одновременно с этим целовал ее в висок. Его так захватило это занятие, что он чуть не забыл, зачем они сюда приехали.

– Папаша, карта есть? – напомнила о себе девушка. – Дайте жене родить, потом целоваться будете!

– Карта есть, – сказала Катя. – И полис. И паспорт вот. Я ростовская сама.

Девушка быстро проглядела поданный ею листок и удивленно спросила:

– А почему на сохранение не легли? Плод-то какой большой, разве можно! – И укоризненно добавила, обращаясь к Кольке: – Как же вы жене такое позволяете?

– Да самостоятельная она у меня не в меру, – сказал он. – Никакого уважения к мнению супруга, что ты с ней будешь делать!

Катя обернулась к нему и тихо засмеялась. И тут же охнула.

– Все, все, папаша, – поторопила девушка. – Забирайте шубу, сейчас все остальное вам вынесу. Пошли, мамочка.

Она увела Катю в какую-то дверь, из-за которой через десять минут вынесла пакет с ее одеждой. Кольке было ужасно жалко, что он только раз успел поцеловать Катю.

– А когда она родит? – спросил он.

– Скоро. Врач сейчас посмотрит, но по моему опыту – скоро.

Девушка была совсем молоденькая, и слова про опыт прозвучали очень смешно.

– Можно мне здесь подождать? – спросил Колька.

– В вестибюле можно. Сейчас на улицу выйдете, слева обойдете, и будет центральный вход. Там и обождите.

– А можно, чтобы ее в отдельную палату положили? – не отставал он. – За деньги, конечно.

– За деньги все можно, – пожала плечами девушка. – Оформляйте в регистратуре.

Колька никогда не понимал, почему самыми неприятными занятиями считаются ждать и догонять. Для него это было совсем не одно и то же. Догонять – пожалуйста, сколько угодно, а вот ждать… Он кругами ходил по вестибюлю роддома примерно с полчаса, а потом не выдержал и подошел к регистратуре.

– Может, родила уже? – спросил он.

– Не родила, – спокойно ответила старушка, сидящая в полукруглом окошке.

– Откуда вы знаете? Вы же не посмотрели.

– А что мне смотреть? Одну роженицу ночью привезли, Неробееву. Вы и привезли. Она не родила еще.

Колька не знал, что Катина фамилия Неробеева. Он узнал об этом, только когда платил за отдельную палату для нее, и ему стало смешно: очень уж не подходила эта фамилия робкой Кате.

Подумав о ее робости, он сразу подумал и о том, что ей, наверное, очень страшно одной. Он слышал, что сейчас модно, чтобы мужья присутствовали при родах. Такая мода казалась ему дурацкой, но теперь он готов был присутствовать не то что при обычных родах, но даже при кесаревом сечении. Только бы ей было полегче.

«Спросить, нельзя ли зайти? – подумал он, глядя на регистраторшу. – Да нет, не стоит».

В конце концов, не все ли равно, можно или нельзя? Колька для вида сделал еще один кружок по вестибюлю, толкнул дверь, за которой была лестница, и поднялся на второй этаж. Заблудиться в маленьком роддоме было невозможно.

В коридоре второго этажа было так же тихо, как во всем этом зачарованном царстве. На сестринском посту тоже никого не было, только ласково подмигивала лампочками и переливалась серебряной мишурой новогодняя елка.