Флиртаника всерьез - Анна Берсенева

Он вздрогнул в последний раз, замер. Золотые пряди были прямо у него перед глазами – разметались по диванной подушке. Он наконец заметил, что прижимает одну прядь локтем и из-за этого Галинка не может повернуть голову. Он сдвинул локоть в сторону, и она сразу отвернулась, отвела взгляд от его взгляда. А зачем ей его взгляд? Все и так понятно.

– Не надо было, – сказал Игорь.

Он хотел сказать: «Не надо было, Галинка», – но не смог произнести ее звенящее имя.

Она промолчала. Он приподнялся на локтях, перевернулся, лег с краю. Потом спустил ноги с дивана и сел. Наверное, она хочет одеться. Не надо смотреть, как она одевается, чтобы уйти; от этого пустота в груди только увеличится. Или пустота не может увеличиваться?

Галинка взяла со спинки дивана свои вещи и ушла одеваться в прихожую. Пока ее не было, Игорь оделся тоже. Надо было ее проводить, не голому же это делать.

Она снова появилась в дверях комнаты ровно через минуту. Глаза ее были темны, как провалы, блеск исчез из них совсем, вылился, выстыл.

– Не провожай, – сказала она.

Она сказала это не резко, а вполне спокойно. Но слова эти прозвучали так, как будто дверь его дома уже захлопнулась за нею. Игорь молча кивнул.

Дверь за ней закрылась через мгновение. Тихо закрылась, нисколько не хлопнула.

К вечеру началась метель. Она сопровождала Кольку всю дорогу от Ростова до Москвы – разворачивала на шоссе снежные свитки, то ли преграждая ими путь, то ли, наоборот, указывая.

Вглядываясь в эти загадочные знаки, Колька чувствовал у себя внутри непрекращающееся, словно от холода, биенье. Это было странно, потому что в машине было тепло, но он не удивлялся. То, что происходило с ним в последние трое суток, было так неожиданно, так странно и вместе с тем так правильно, что все остальное странным ему уже не казалось.

– А по дороге будет деревня Первый Воин, – сказала Катя. – Вы увидите. Я ее почему-то все время в Москве вспоминала, хотя никогда в ней даже не была. Такое у нее название, что как-то легче жить.

– Сиденье откинь, – улыбнулся Колька. – Там справа рычажок есть. Или, хочешь, назад перейди. Может, прилечь получится.

Ему совсем не хотелось, чтобы Катя пересела на заднее сиденье. Пока она сидела впереди, он то и дело вглядывался в ее лицо – искоса, коротко, чтобы ее не смущать. Но, может, ей удобнее будет сзади?

– Спасибо, – смутилась она. – Но вряд ли мне там места прилечь хватит. Я же толстая теперь, как колода.

Видно было, что ей неловко за свою бесформенность, которой Колька, правду сказать, вообще не замечал. Он видел только ее лицо – как будто хрусталь вкраплен в гору, и сквозь него идет из глубины этой горы чистый неяркий свет, и особенно чист и ясен он в глазах.

– Ничего, родишь, будешь опять тоненькая, – сказал он. Он был уверен, что раньше она была именно тоненькая, вся такая же ясная, каким и теперь оставалось лицо. – У тебя здоровье как, в порядке?

– Да, – кивнула она. – Врачи говорят, все в порядке, только ребеночек большой. Но это же не болезнь. Наоборот, богатырь будет, говорят.

– Он мальчик у тебя?

– Ну да.

– Мужчины обычно мальчика хотят.

Колька не помнил, кого он хотел, когда жена ходила беременная. Хотя вообще-то нет, помнил: ему тогда было все равно. Он готовился к очередным соревнованиям, и ему казалось, что ничего важнее на свете быть не может. А когда родилась Надя, он как раз был на этих самых соревнованиях и даже не смог приехать, чтобы забрать жену с ребенком из роддома, но совсем по этому поводу не расстроился, и Галинка, кажется, не расстроилась тоже.

Катя промолчала. Искоса взглянув на нее, Колька заметил, что ее лица словно коснулось какое-то быстрое печальное крыло. На ее лице все в самом деле читалось мгновенно, и он мгновенно же понял, в чем была Катина печаль. Конечно, она подумала о своем Северском и о том, что ему, наверное, безразлично, кто у нее родится. То, что Северскому это безразлично, Кольку совсем не печалило, а, наоборот, радовало.

– Нет, Первый Воин, наверно, только из поезда видно, – сказала Катя. – А на машине через эту деревню не проезжаешь. Она от Ростова довольно далеко, а вот уже и пригороды наши пошли. Правда, красивые?

Колька не видел в ростовских пригородах, тем более ночью, ничего особенного. Приземистые домики, разномастные заборы, тусклые фонари – захолустье, в общем.

– Да, ничего, – пожал он плечами. И, в очередной раз взглянув на Катю, насторожился. – Что с тобой?

Только что она была печальная, потом оживилась, увидев первые домишки родного города, а теперь вдруг… Лицо у нее побелело, на лбу выступил пот. Колька увидел, что губы у нее плотно сжаты и даже прикушены.

– Что с тобой? – испуганно повторил он. – Ты рожаешь, что ли?!

– Я не знаю, – чуть слышно выговорила она. – Мне… что-то больно стало… Но вы не волнуйтесь! Сразу никто же не рожает, сначала схватки, я же знаю. Это долго, вы не волнуйтесь, мы успеем доехать.

– До чего доехать?! – чуть не выпустив руль, заорал Колька. – Ты что меня успокаиваешь, маленький я тебе, что ли? Куда ехать, знаешь ты хотя бы?

– Не знаю… – растерянно проговорила Катя. – В роддом надо, только я не знаю, куда… Ой, мамочки! – вдруг вскрикнула она. – Да что же это?!

Ее лицо побелело так, что Кольке показалось, она доживает последние свои минуты. Пот выступил не только на лбу – глаза и рот тоже обвело овалами блестящих капель. Она резко выгнулась, вжалась затылком в подголовник сиденья, потом так же резко согнулась, уткнулась лбом в свой огромный живот.

Колька затормозил, машина, взвизгнув колесами, свернула к обочине. У него дрожали руки.

– Плохо тебе? – Он попытался заглянуть ей в лицо. – Катя, совсем плохо?

«Большой же он у нее, ребенок этот», – мелькнуло у него в голове.

Колька был не из трусливых, но при мысли, что с Катей что-нибудь случится, вот прямо сейчас, может, она вообще умрет прямо сейчас, – ему стало так жутко, что волосы зашевелились на голове. Наверное, и голос стал у него таким, что Катя подняла голову.

– Не волнуйтесь, – с трудом шевеля губами, сказала она. – Это просто схватки, сейчас пройдет. И воды… Воды, наверное, отошли, я вам сиденье… намочила…

Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не закричать, Колька видел это. При виде этого ее старания не напугать его, он почувствовал такую злость на себя, что хоть бейся головой о стекло. И тут же успокоился – злость на себя успокоила его.

– Ну-ка давай кричи, – распорядился он.

– Зачем?

Она улыбнулась. Улыбка у нее была такая, что Колька не выдержал – притянул Катю к себе и поцеловал прямо в эту улыбку. Она не удивилась и не отшатнулась. Ну да, ей, наверное, так больно, что не до его дурацких поцелуев.