Заступа - Иван Белов

– А здорово она меня раскорячила, – проблеял Васька и принялся запихивать в распоротый живот потроха. – А это чего? Лишнее, что ли… – Он отбросил через забор склизкий кусок.

– Сука, только извозякался весь. – Рух брезгливо стряхнул с рукава черные сгустки.

– Я отстираю.

– Да уж будь добр. – Рух бросил палец черту на колени. – Это вроде твое.

Васька понюхал палец, задумчиво повертел, примерил на место и со вздохом протянул обратно.

– Забери.

– На хрена?

– Вдруг компания понадобится, кликнешь меня, покутим, вспомним былые деньки. Мы ж теперь как братья с тобой.

– Спасибо. – Рух сунул палец в карман, оценив, на какую жертву пошел Василий ради него.

– Ого! – Васька привстал и скривился от боли. – Ты погляди!

По тропке подбежала блудная коза Машка, тоненько мекнула и ткнулась мордой Ваське в лицо.

– Хорошенькая моя, родненькая, нашлась. – Василий обнял козу. – Нет, ну как она нас сыскала?

– Рождество, время чудес и всякого волшебства, – рассмеялся Бучила. – А сегодня, чудес этих драных, выше всяких краев.

В центре села фыркнуло, яркая искра взлетела и лопнула огромными шарами цветного огня, окрасив все вокруг зеленым и алым, под громкий смех и веселые крики толпы. Черт, упырь и коза смотрели на небо. На лица падал пушистый искрящийся снег, пахло елкой, сверкал и гремел хвейерверк, взрывались шутихи, детвора хлопала в ладоши и вопила от радости, и жизнь, мать ее так, была ужас до чего хороша.

В радости скрыты слезы, в смехе таится злость,

Годы уходят черные, прошлое – в горле кость.

Жизнь – череда обманов, всякий играет роль,

Выстрел навскидку в голову – шанс приуменьшить боль.

Год выдался дивно поганый: на северных границах беспокоили шведы, чинили разбой кораблям и пытались захватить прибрежные крепости, но как-то без фантазии и огонька. Враг был привычный и вроде как даже родной, но следом пришла беда пострашней: летом разразилась страшная засуха, и дождя не видели от Петрова поста до дня святого пророка Ильи. Пересыхали болота, жухли посевы, дым от горящих торфяников застилал небеса, колодцы вычерпали до грязной илистой жижи. Мста обмелела, у Мертвячей излучины обнажился остов затонувшей лет десять назад торговой ладьи. Мальчишки, которые посмелей, натаскали с погибшего судна три пуда гвоздей и подков и пугали рассказами о гниющих в трюме костях. Хляби небесные разверзлись лишь в августе, и, Божьим промыслом, треть урожая была спасена. Радовались рано – вместе с дождями на новгородские земли напал загадочный мор. Хворые сгорали от лихорадки и в приступах кашля выплевывали клочьями легкие. Лекари были бессильны, зараза прокатилась по губерниям, скосила без счету людей и унялась только с первым морозом. Нового года ждали как манны небесной.

За обледеневшим оконцем выла и причитала разъяренная декабрьская вьюга, занося Нелюдово колючим снегом чуть не до верху соломенных крыш. Ветер диким зверем ревел в печных трубах и гнул потрескивающие на морозе старые тополя. Небо затянули серые тучи, задушившие солнце, звезды и призрачную луну.

Наталья Граева смотрела на спящих детей. Старший, Алешка, дрых, разметав руки и потеснив младшего, Ванечку, на самый край. Наталья перекрестила детей горящей лучиной, отгоняя безбразников, мелких шкодливых духов, питающихся ночными кошмарами. Если ребенок плохо спит, кричит во сне, беспокоится, знать, рядом вьются безбразники, и гнать их надо поганой метлой.

Наталья задула лучину, завиток тонкого синего дыма поплыл в темноте. Она осторожно прокралась к кровати, скользнула под одеяло и свернулась калачиком. Рядом потопталась и устроилась кошка, наполняя избу уютным урчанием. Сон не шел, Наталья со страхом ждала возвращения мужа. Андрей ушел с мужиками в кабак, а значит, явится поздно и пьяный. И будет бить. Мужик он хороший, грех жаловаться, работает за десятерых, спину ломает, с бабами не гуляет, в детях не чает души. Но как напьется, находит на Андрея злая тоска. Поглядит хмуро, будто знает чего, а не говорит, губами пошамкает и кивнет, иди, мол, на двор. На дворе Андрей привязывал жену к коровьему стойлу, задирал рубаху на голову и хлестал вожжами до крови. Наталья охала и сипела, изжевывая закушенный зубами подол. Андрей уставал, развязывал жену и уходил спать. Утром вставал тихенький, млелый, прятал виновато глаза, старался всячески услужить. Золото, а не муж. В пятницу все повторялось.

Наталья сжалась, услыхав, как в сенях брякнула дверь. Сердце затрепыхалось, грозя выскочить из груди. Скрипнула вторая дверь, в избу ворвалось облако морозного пара. Наталья слышала тяжелое, надсадное дыхание, пахло кислым вином и блевотиной. Она ждала, когда потеребят за плечо и молча позовут за собой в темноту. Туда, где будут только боль, слезы и страх. Наталья затаилась, уловив приближающиеся шаги. Господи, дай только сил…

Кровать скрипнула под весом мужского тела, Наталья перестала дышать. Андрей лег, не снимая одежды, и затих. Чуть слышно замычал и потянул на себя одеяло. Наталья не двигалась. Творилось что-то странное. Бить ее, видно, не собирались. И от этого становилось только страшней. Черная тревога угнездилась в душе. Она почувствовала, как муж дрожит. Время текло словно подгоревшая каша, вьюга унялась, ветер утих. Андрей дрожал, Наталья всем телом ощущала исходящий от мужа озноб. Мысли в голову лезли одна ужасней другой. В прошлом году Фомка-пьяница на Рождество в сугробе уснул, жив остался, бедовая голова, но пришлось руки и левую ногу отнять. Скачет цаплей теперь, не может культяпками рюмочку взять, губами хватает на потеху другим… А если и Андрей поморозился? Наталья не выдержала, сердце не каменное, и прошептала:

– Замерз?

– Замерз, – едва слышно отозвался Андрей. – Пока дошел, как пес околел. Ща обогреюся, спи.

Голос у него был тихий и незнакомый, словно чужой, зубы дробно приклацывали.

Наталья хотела обнять мужа, да что-то остановило. Она снова притихла, слушая ровное дыхание спящих детей и всхлипы Андрея. Тревога росла, свивая в душе гадючье гнездо. Все было не так. Непривычно… Неправильно…

Андрей ворочался и кутался в одеяло, потом кровать вновь заскрипела. Загрохотала заслонка, лязгнула кочерга. Наталья медленно повернулась. Андрей скорчился возле печи и раздувал тлеющие уголья, подсовывая берестяные обрывки.

– Ты чего? – удивилась Наталья.

– Холодно, – прошептал Андрей. – Огонь разведу.

– Я с вечера топила, – неуверенно сказала Наталья. Ей даже без одеяла было тепло. Пока ужин готовила, прогрелась изба.

– Мало топила. – Андрей подкинул горсть тонких щепочек, сходил к двери и принес охапку поленьев. Пламя крепло, рассеивая притаившуюся возле печки мрачную темноту. Андрей набил полную топку дров и сел рядом, закутавшись в тулуп и вытянув руки к теплу. Огонь гудел, оранжевые отблески плясали на окаменевшем лице. Он смотрел на огонь и был где-то далеко-далеко. Наталья боялась пошевелиться. В горнице быстро теплело, ночная рубаха липла к спине, между грудей скопилась противная лужа. Пламя в печке стало ровным и жарким, дрова прогорели, добавив к оранжевому свету синие всполохи.