Кавказская война. В 5 томах. Том 4. Турецкая война 1828-1829гг. - Василий Потто

Рассказывают, что в этот самый день херсонская рота, стоявшая за городом, получила известие о наградах, вышедших за Ахалцихе, а потому, несмотря на близость неприятеля, на бивуаке поднялось веселье: явились песенники, послали за имеретинским вином, и пир пошел горой. Погода стояла настолько теплая, что солдаты, не желая тесниться в мрачных землянках, пировали под открытым небом. Солнце начинало садиться, как вдруг один из офицеров сказал своему товарищу: “Пойдем открывать неприятеля”.– “Пойдем” – отвечал тот. Велели двум песенникам взять тут же стоявшие в козлах ружья, и отправились в ту сторону, откуда ожидали турок. В версте от лагеря они встретили конную толпу вооруженных людей, которые на спрос отвечали, что они ахалцихцы и возвращаются домой. Турки смотрели на русских недружелюбно, однако же вблизи от города побоялись сделать нападение. Наши “открыватели” пошли дальше, зашли за Су-Килиссу, ежеминутно рискуя своими головами, и возвратились назад уже в темную ночь, когда рота получила два приказания как можно скорее возвратиться в крепость и не решалась отступить, ожидая возвращения своих охотников.

А в крепости, у князя Бебутова, шел в это время военный совет. Голоса на нем, однако, разделились. Одни хотели сжечь город, чтобы немедленно очистить эспланаду: другие почитали эту меры крайней, и предлагали в случае появления турок сделать прежде вылазку и тогда уже, если понадобится, зажечь городские дома, чтобы удобнее биться за дымом и пламенем. Князь, видя мужественную решимость гарнизона, склонялся на последнее мнение – и офицеры разошлись по домам.

Нужно сказать, что вопрос об этой эспланаде поднимался уже давно. Правила европейской фортификации требовали пожертвовать интересами жителей, но политика ставила этот вопрос несколько иначе, и выдвигала на первое место интересы жителей. В самом деле, уничтожение почти целой тысячи домов, уцелевших при штурме, могло сильно подорвать к русским доверие покоренных граждан. Мало того, мера эта возбуждала серьезные опасения, что несколько тысяч жителей, лишенные последнего приюта, уйдут к туркам и увеличат число врагов. Служа в отечественную войну при маркизе Паулуччи, Бебутов знал, как строго порицали тогда рижского коменданта, приказавшего при появлении невдалеке французов, сжечь форштадт, между тем как французы даже не подходили к Риге, Могло случиться, что и турки не решились бы прибегнуть к такой отчаянной мере, как штурм, и тогда вина в напрасном возбуждении жителей пала бы на князя Бебутова. Чтобы примирить оба взгляда, ограничились, как это бывает всегда, средней мерой: разломали несколько домов, примыкавших к крепостной стене, а линию каменных лавок, мечеть перед самыми крепостными воротами, и караван-сарай, сложенный из тесаных плит со сводами, оставили. Была мысль сжечь их. Но, во-первых, разыгравшееся вблизи пламя могло обратиться на крепость, произвести пожар и, пожалуй, взорвать в цитадели порох, помещенный в очень ненадежных зданиях; а во-вторых, обрушившиеся громадные каменные строения могли послужить для неприятеля хорошими траншеями; растащить же остатки этих зданий в скором времени было нельзя, и Бебутов решил предоставить их для защиты христианского населения.

Было уже далеко за полночь, когда запоздавшая рота херсонского полка вступила в крепость и разошлась по казармам. Вернувшиеся с разведки офицеры говорили товарищам, что они были за Су-Килиссой и нигде не видели даже признаков приближения неприятеля. Город также спал; в домах везде было темно, тихо, и только рокот реки нарушал безмолвие ночи. В крепости все улеглись с мыслью, что неприятель еще далеко, а через два-три часа барабаны уже били тревогу, и турки штурмовали Ахалцихе.

Первый ружейный выстрел послышался с Посховского моста, то есть со стороны, противоположной той, откуда ожидалось нападение. Кем он был сделан – неизвестно, но он поднял тревогу, и гарнизон стал в ружье. В это время двадцать тысяч турок с разных сторон вошли в предместья Ахалцихе. Все мусульманское население приняло их сторону,– и неприятель, не теряя времени, немедленно устремился на приступ крепости. Нельзя изобразить дерзкую отвагу, с которой турки, среди глубокого мрака, взбирались на стены. Беспорядочные массы их таяли, но новые толпы заменяли павших – и нападение не ослабевало. Полчаса гарнизон был в страшной опасности. К несчастью, крепость не имела вовсе фланговой обороны, и весь огонь ее был только фронтальный. Много помогли, впрочем, в это время пудовые бомбы, найденные при взятии крепости; их стали бросать за стены, и взрывы их, покрывая своим грохотом батальонный огонь, несколько охлаждали яростный натиск врагов. Попытка взять крепость с налета, не давая гарнизону опомниться, не удалась; турки отхлынули, наконец, от стен, и толпы их засели саженях в пятидесяти, в ближайших домах, поднимавшихся амфитеатром.

Между тем, внутри самого города шла не менее ожесточенная битва. Там христиане, запершиеся в караван-сарае, встретили было турок ружейным огнем, но караван-сарай был взят штурмом, и мужественные защитники его были вырезаны все до последнего. Тогда начался грабеж. Истреблялись преимущественно дома христиан; но в порыве алчности аджарцы не всегда щадили своих единоверцев, и между ними и жителями не раз происходили кровавые стычки, грозившие перейти в общую междоусобицу. Так прошла страшная ночь, и рассвет 20 февраля открыл глазам зрителей поразительную картину. За почерневшими от дыма зубцами крепости толпились группы солдат, сурово смотревших с высоких стен цитадели на волнующиеся в городе толпы неприятеля. На их энергичных загорелых лицах виднелась решимость и привычка к бесстрашной встрече со смертью. Внизу, под самой стеной, за невысоким каменным барьером, толпились сотни две женщин и часть мужчин, успевших бежать из предместий под защиту русских выстрелов. С отчаянием во взорах, с ужасом на лице, они взывали к солдатам о спасении; многие из них держали в руках распятия или иконы. Вдали слышались исступленные вопли жертв, попадавших под нож или зверское насилие турок. Все пойманные женщины были поруганы и забраны в плен; мужчин предавали мучительной смерти; их выводили по несколько человек на плоские крыши домов и на глазах гарнизона медленно кололи кинжалами. Стон и дикие крики, стоявшие в воздухе, покрывались грохотом крепостных орудий и перекатной дробью ружейной перестрелки. Было ясно, что та же участь неминуемо должна постигнуть и тех несчастных, которых отделяла от русских одна крепостная стена и которые напрасно молили о помощи. Отворить крепостные ворота было невозможно. Солдаты просились на вылазку. Но судьба этой вылазки была весьма сомнительна, и чувство человеколюбия должно было умолкнуть перед чувством долга. Князь Бебутов должен был беречь своих отважных солдат и их силы до более решительной и важной минуты осады.

С наступлением дня резня прекратилась. Неприятель отдыхал, и только шайки мародеров продолжали еще грабеж в отдаленных кварталах. Из-за ближних домов пальба по крепости, однако, не прекращалась, и хотя солдаты успели уже примениться к неприятельским выстрелам, но все-таки время от времени пули выносили из фронта то того, то другого. Русские имели уже двенадцать человек убитыми и двадцать четыре ранеными.

В одиннадцать часов утра князь Бебутов созвал в своей квартире военный совет. Собраны были начальники отдельных частей и все ротные командиры гарнизона. Послан был вопрос, следует или не следует сделать вылазку, чтобы выбить неприятеля из ближних домов и очистить наконец эспланаду. Теперь, когда городские дома образовали для турок, так сказать, род передовых укреплений, излишняя гуманность с жителями, едва не послужившая к гибели русских, была уже неуместна,– и большинство голосов на военном совете склонилось к тому, чтобы выжечь город и тем уничтожить опасное соседство осаждающих. Мнение это было уже принято, когда встал заведовавший в Ахалцихе всей артиллерией штабс-капитан Горачко и просил выслушать его заявление. “Вылазка,– сказал он,– вовсе не соответствует нашему положению. Войска при самом выходе из крепости встретят сильнейшего неприятеля и должны будут вступить в рукопашный бой на самом тесном пространстве. В случае неудачи, или придется пожертвовать всеми высланными людьми, или, спасая их, доставить туркам возможность ворваться в крепость вместе с отступающими. Прикрыть ретираду картечью и ружейным огнем, не поражая в одно и то же время своих,– нельзя. А потеря двухсот пятидесяти или трехсот солдат из тысячи ста человек гарнизона будет для нас гибельна”. Замечание это, высказанное молодым офицером с горячим убеждением, поколебало уже составившееся мнение военного совета. Члены его один за одним стали переходить на сторону Горачко – и вылазка была отменена. Решено было ограничиться только тем, чтобы заложить пустые амбразуры мешками с землей и, таким образом, устроить хоть какое-нибудь прикрытие для людей, стоявших на стенах крепости.