ДНК миллиардера. Естественная история богатых - Ричард Коннифф

В Европе Ротшильды практиковали инбридинг еще последовательнее. У Мейера Ротшильда, сумевшего выбраться из трущоб Франкфурта и основать крупнейший банкирский дом XIX века, было пятеро сыновей и столько же дочерей. Он поступил очень благоразумно, поручив сыновьям организацию связанных друг с другом кредитных компаний в важнейших финансовых столицах Европы. Но при этом он с поразительной горячностью исключил дочерей из своего завещания:

«Ни одна из моих дочерей, а также их потомки, не имеют никаких прав и претензий на названную фирму, и я никогда не смогу простить свое дитя, если оно, пойдя против родительской воли, позволит себе потревожить моих сыновей в их мирном владении своим делом».

Последующие поколения увековечили эту суровую традицию отстранения наследников по женской линии от какой-либо роли в семейном бизнесе. Одновременно они старательно возвращали их в клан Ротшильдов посредством браков с родственниками.

«Бесспорно, первой и самой важной причиной политики родственных браков было сохранение пяти домов от распада, – пишет Ниал Фергюсон в книге «Дом Ротшильда». – С этим также было связано желание сохранить огромное состояние пяти братьев от посягательств посторонних. Помимо корыстных побуждений, однако, принимались во внимание значительные социальные затруднения при поиске подходящих партнеров за рамками семьи. К середине 1820-х годов Ротшильды были настолько богаты, что оставили далеко позади остальные семьи с похожими корнями».

Проблема, продолжает объяснять Фергюсон, заключалась в поиске подходящей партии для дочерей, и он приходит к выводу, что «на тот момент Ротшильду мог подойти только Ротшильд».

Проблема дочерей

Как и многие другие богатые семьи, Ротшильды столкнулись с большой и неустранимой проблемой гипергинии (под гипергинией понимается женская склонность выходить замуж за тех, кто стоит выше на социальной лестнице): на каждом следующем уровне экономической пирамиды для женщин остается все меньше и меньше подходящих для брака мужчин. На самой вершине им ничего не остается, как выходить замуж за своих двоюродных или даже родных братьев, как это произошло с Калигулой в Риме, Рамзесом II в Египте и со многими инкскими, гавайскими, тайскими и африканскими монархами.

Если термин «близкородственное скрещивание» звучит не слишком приятно, то можно сказать, что для не преуспевших в гипергинии дочерей ситуация зачастую складывалась еще хуже: в Индии (классический и печально известный пример) одной семье из высшей касты пришлось разориться, чтобы выгодно выдать дочь замуж, собрав для ее будущего мужа огромное приданое. С другой стороны, убивая новорожденных дочерей и вырастив одного-двух сыновей, та же самая семья могла бы получить приданое, а также обзавестись большим количеством потомков. Когда в начале 1980-х годов Чарльз Аллен собирал материал для своего репортажа под названием «Жизнь индийских князей», он взял интервью у внучки раджи Джаунпура, и та сказала о своем появлении на свет: «Когда было объявлено, что родилась девочка, все были ужасно разочарованы. И все же за последние двести лет я первый ребенок женского пола в семье, кому было позволено остаться в живых».

Представителям Запада не стоит слишком возмущаться: демографические данные указывают на то, что убийство новорожденных дочерей также было частым явлением и среди нетитулованного мелкопоместного дворянства в некоторых средневековых европейских культурах. То усердие, с каким аристократы отдавали своих дочерей в монастыри, служило той же самой цели – избавлению от лишних дочерей и концентрации наследства в руках потомков по мужской линии. Более того, глубинное предубеждение богатых против дочерей продолжает существовать и поныне, хотя и едва различимо.

Все в семью

Среди Ротшильдов начало практике инбридинга положил младший сын Мейера, Джеймс, который в 1824 году женился на дочери своего брата. В течение следующих шестнадцати лет четверо других внучек Мейера остановили свой выбор на его внуках, своих двоюродных братьях. Генеалогическое древо начало быстро сращивать свои ветви. Так, например, в 1876 году Альберт фон Ротшильд женился на Беттине Ротшильд. Если бы их дети оглянулись на свою родословную, то обнаружили бы, что из шестнадцати позиций прапрадедушек и прапрабабушек три были заняты Мейером Ротшильдом, три его женой Гутлой и еще три их сыновьями. Таким образом, как Мейер, так и Гутла обнаруживались в предыдущем поколении трижды в качестве прапрапрадедушки и прапрапрабабушки. В течение предшествующих пяти поколений 62 позиции родословного древа были заняты всего 36 личностями, из которых 24 человека были Ротшильдами с рождения.

Хотя это было впечатляющее начало, следует добавить, что достижение Ротшильдов было ничем по сравнению с многовековой традицией близкородственных браков среди европейской королевской знати: Роберт Гандерсон, специалист по генеалогии из штата Юта, с конца 1960-х годов занимается родословной принца Уэльского Чарльза, благодаря родственным бракам у принца Чарльза не более двадцати трех тысяч предков в семнадцати поколениях вместо максимально теоретически возможных шестидесяти пяти тысяч. Только один человек, Эдуард III, король Англии в 1327–1377 годах, встречается среди его прародителей две тысячи раз и, по подсчетам Гандерсона, мог бы занять порядка двенадцати тысяч ветвей, если бы генеалогическое древо было известно полностью.

Биологи исследуют сложное родство, подобное тому, что наблюдается в семье Ротшильдов, используя «коэффициент инбридинга» – показатель того, насколько тесно связаны представители рода. В случае с семью детьми Беттины и Альберта коэффициент составлял 0,064, что в 256 раз больше по сравнению с семьей, в течение пяти поколений придерживавшейся нормального аутбридинга. Другими словами, шестьдесят лет спустя после своей смерти Мейер Ротшильд был источником обоих аллелей в 6 % генных локусов своих прапраправнуков. Таков же коэффициент инбридинга в случае вступления в брак двоюродных брата и сестры. Согласно общепринятой точке зрения, подобная степень межродственного скрещивания должна быть опасной для здоровья Ротшильдов, хотя Ниал Фергюсон не отмечает никаких свидетельств генетических аномалий. Шестеро из сорока четырех правнуков Мейера (поколение Альберта и Беттины) умерли, не дожив до пяти лет, но Фергюсон приходит к выводу, что это было нормальным явлением для Западной Европы того времени. Было ли это нормальным для класса, к которому они принадлежали, неизвестно. Из всех детей Альберта и Беттины один умер в младенчестве и еще один в подростковом возрасте, но пятеро остальных выросли и четверо из них вступили в брак.

«Конечно же, есть альтернативный вариант объяснения, – пишет Фергюсон. – Можно допустить, что Ротшильды имели некий „ген деловой хватки“, укреплению которого способствовали близкородственные браки. Возможно, именно благодаря ему Ротшильды сохраняли свою незаурядность».

Но это уже попахивает евгеникой, и автор быстро отказывается от этой идеи как «неправдоподобной». Явно смешивая понятия планирования и эволюции, он добавляет не относящуюся к делу деталь, что «даже если бы это было так, заинтересованные лица ничего об этом не знали».

Чаще многочисленное потомство вынуждено в большом количестве покидать родной дом и отправляться завоевывать новые миры, подобно тому как средневековая аристократия отправляла лишних сыновей в крестовые походы. Одни мышиные изгои занимаются войной, другие – любовью. Таким образом, основатель фактически осуществляет двойную политику аутбридинга за пределами семейства и инбридинга внутри, что очень напоминает ситуацию богатого человека, у которого дома жена (возможно, его двоюродная сестра), а на стороне – любовницы. Сама мышиная колония после нескольких поколений интенсивного близкородственного скрещивания начинает слегка отличаться от соседних колоний, становится немного странной, может быть, немного лучше приспособленной к среде, в которой она обитает.