Владимир Святой. Создатель русской цивилизации - Сергей Алексеев

В 1000 году в морской битве при Сёльде Олаву пришлось сражаться с объединенным флотом Олава Шведского, Свейна Датского и Эйрика Хаконарсона. Сражение было проиграно. Конунг сражался мужественно, но погиб в бою. Половина Норвегии досталась Эйрику, другая – его брату Свейну. Они, по примеру отца, не стали принимать титула конунга, а продолжали именоваться ярлами. Эйрик признал своим конунгом тестя, Свейна Вилобородого. Свейн стал ленником Олава Шведского. Оба ярла крестились, но к крещению подданных и прекращению языческих обрядов усилий не прилагали.

Наиболее преданные сторонники Олава не хотели верить в его гибель. Сразу после смерти конунга стали ходить слухи о его спасении, позднее отлившиеся в долго сохранявшуюся легенду. По одной версии, разгромленный и спасшийся Олав отправился в паломничество в Рим, по другой – в Иерусалим, по третьей – побывал в обоих городах. Оин из вариантов легенды упоминает при этом, что Олав перед отъездом в Иерусалим одну зиму прожил на Руси, в Ладоге. Владимир, конечно, с радостью встретил бы спасение воспитанника и дал бы ему приют даже и не на одну зиму. Но увы – Олав на самом деле погиб при Сёльде.

Набегом Эйрика и свержением Олава Швеция преподала Руси жестокий урок. Владимиру и Вышеславу пришлось возобновить выплату теперь действительно унизительной дани «ради мира», пусть и в прежнем объеме. Этим покупался если не надежный союзник, то хотя бы проверенный партнер, противовес усиливавшейся Дании. О крови Всеволода пришлось забыть – если не простить ее. Вызревший было замысел утвердиться в Скандинавии, само собой, рушился. Но не навсегда. Позднее Ярослав Мудрый учтет просчеты отцовской политики и обеспечит превращение всей Северной Европы в русскую сферу влияния. Так что Владимир, явно не считавший это направление внешних связей главным для себя, указал дорогу своему будущему преемнику.

О последних пятнадцати годах жизни и правления Владимира Святославича известно довольно мало. И в основном из источников иностранных. Не потому, что летописцы намеренно что-то умалчивали. Строго говоря, ничего достойного замалчивания мы и в иностранных источниках не наблюдаем. Просто автор древнейшего сказания, редко датировавший события, описал мирное правление Владимира-христианина в общих чертах, а затем перешел к описанию драматических коллизий его предсмертного года. Начальный летописец отнес всю «Похвалу» Владимиру к 996 году. Чтобы заполнить оставшиеся «пустыми» первые годы XI века, он использовал поминальные записи о кончинах членов княжеской семьи за 1000–1011 годы, сохранявшиеся в Десятинной церкви. Других источников он не нашел. Автор «Повести временных лет» добавил еще предание о «белгородском киселе» под 997 годом.

Сказания Руси не сохранили память о бедных на военные события десятилетиях. Владимир мирно и кропотливо трудился над просвещением страны, заботился о благе подданных – но об этом достаточно было сказано в «Похвале». Войны, конечно, случались, – но не приносили ни блистательных, ни разрушительных результатов. То, что во все дни Владимира «была рать от печенегов», летописец и так уже отметил. Не нами подмечено – о временах относительно спокойных рассказывать как будто и нечего.

На самом рубеже X–XI веков Владимиру пришлось еще раз перераспределить уделы между сыновьями. Связано это было с кончиной старшего из них, Вышеслава. Владимир лишился уже третьего сына (считая умершего в детстве Мстислава Рогнедича), и это была, к несчастью, не последняя смерть сына на его веку.

В.Н. Татищев относит смерть Вышеслава и перераспределение уделов к 1010 году. Но ссылки на источник он не приводит, а в летописях такой даты нет. Вероятно, перед нами догадка историка XVIII века, дата округленно-приблизительная. И ошибочная. Кончины членов княжеской семьи в 1000–1011 годах в летописи указаны. Вышеслава среди них нет. Следовательно, можно заключить, что умер он около 1000 года или даже чуть ранее.

Вышеслав умер бездетным. Но будь даже иначе, Новгород являлся уделом для старшего княжеского сына, а не для внуков. Изяслав сидел в Полоцке, который рассматривал как наследство своего деда Рогволода. По букве старого княжеского решения, старший Рогнедич и оставался только князем Полоцким, лишенным прав на киевский стол, но сохранявшим свою отчину для себя и потомков. Оставался Ярослав в Ростове. Он был совсем ненамного моложе княжившего в Турове Святополка. Но доверять «двуотчичу» Новгород Владимир не захотел.

Итак, ростовский князь Ярослав был переведен в Новгород. На освободившееся же место в Ростове Владимир посадил Бориса. К этому времени старший сын «болгарыни» уже входил в юношеский возраст. Грамотный, с упоением читавший христианские книги и истово верующий, он отчетливо выделялся отцом из числа братьев. Во Владимире юный князь пользовался всеобщей любовью за кротость, доброту к «убогим» и милосердие ко всем подданным. Святополк, уже раздраженный самим существованием Владимиро-Волынского удела, заподозрил, что Владимир может назначить Бориса наследником. Для сына Ярополка это явилось болезненным ударом. Он явно сам рассчитывал на киевский стол, особенно теперь, по смерти Вышеслава. Подозрения Святополка отчасти были небезосновательны. Владимир действительно видел в Борисе преемника. Другое дело, что с наклонностями самого княжича это имело мало общего.

Как бы то ни было, Владимир решил перевести Бориса подальше от Святополка, чувства которого стали вполне очевидны. Посадил ли он кого-то во Владимире, неясно. Скорее всего, для успокоения «двуотчича» город оставили без нового князя, под управлением епископа. Однако Владимир не желал расставаться с любимым сыном, отправляя его в далекий языческий Ростов. Борис редко бывал в своем уделе. Большую часть времени он проводил при отце, вместе со своим как раз достигшим двенадцатилетнего рубежа братом Глебом.

Перевод Ярослава и Бориса дал Владимиру повод наделить уделами и двух последних сыновей от старых браков. Младший сын Мальфрид, Мстислав, отправился в Тмутаракань. В этом дружинном граде на таманском берегу Керченского пролива едва ли имелся доселе собственный князь. Тмутаракань являлась такой же столицей разноплеменной дружинной вольницы, как Ладога на севере. Посылая Мстислава, Владимир закреплял подчинение покоренного Святославом Самкерца власти Рюриковичей. Мстислав, вероятно, был ровесником Бориса или даже несколько старше. Он излишне долго ждал удела, а теперь отец предоставлял ему почти независимость и широкий простор действий. На этом просторе и сложился характер молодого князя, которого одни называли Мстиславом Храбрым, а другие – Мстиславом Лютым, дружинного вождя, зримого подобия своего воспеваемого деда.

Выделил удел Владимир и Глебу. Земли финского племени мурома на средней Оке издавна были связаны с Русью. Неясно, платила ли когда-нибудь мурома дань Руси. По одному из преданий, вроде бы платила Рюрику. Однако в земли муромы с начала и особенно с середины X века проникали и русские варяги, и славяне. Они селились вместе с местными жителями, вступали в племенные дружины, вливались в ряды знати. К началу XI века удельный вес этого слоя стал настолько мощен, что Владимир попытался установить и над Муромом прямой контроль Руси. Поводом, видимо, стало или пресечение местного племенного княжения, или «призвание» Рюриковичей от какой-то части местных аристократов.