Секретная политика Сталина. Исповедь резидента - Георгий Агабеков

– По торговым делам. Я отправил из Персии в Стамбул партию ковров, которые не продаются, поэтому я хочу поехать лично и закончить это дело лично, – ответил я по-турецки, вставляя в свою речь персидские слова, чтобы у него не было сомнений в моем персидском происхождении.

– Бывали ли вы раньше в Турции? – последовал вопрос консула.

– Нет, много раз собирался съездить, но как-то не приходилось, – ответил я.

– Кого вы знаете в Турции? – продолжал допрашивать консул.

Я назвал ему несколько имен известных персидских купцов в Стамбуле.

– Есть ли у вас еще какие-нибудь документы, кроме паспорта? – спросил консул.

– Конечно, конечно: только не с собой, – без запинки ответил я, хотя контрразведывательный отдел ОГПУ не приготовил для меня никаких бумаг, кроме паспорта.

– Так вот, принесите ваши остальные документы также, и тогда я решу вопрос о визе, – ответил консул.

– Хорошо, прикажете принести только письма или всю переписку, показывающую мою деловую связь с Турцией? – спросил я, делая вид, что я не понял требований консула.

– Да нет же. Мне нужны не письма, а документы. Например, метрическое свидетельство, и вообще документы, удостоверяющие вашу личность, – стал объяснять консул.

– То есть позвольте, вы что же, сомневаетесь в моей личности? – обиженным тоном спросил я. – Меня здесь хорошо знают в персидском посольстве (КРО устроило так, что их агент в персидском посольстве послал обо мне ноту туркам), наконец, десяток богатых персидских купцов могут рекомендовать меня. Если вы разрешите, я вызову сейчас двоих из моих знакомых сюда, – предложил я, протягивая руку к стоявшему на консульском столе телефону.

Говоря это, я в то же время думал: а вдруг консул согласится на мое предложение? Что я буду делать? Куда я позвоню? Разве в ГПУ! Но нет, я рассчитал правильно. Консул попался на удочку. Подумав немного, он наконец предложил мне внести деньги за визу, и через десять минут я возвращался в ГПУ с готовым паспортом в кармане.

На следующий же день, 22 октября 1929 года, я выехал с Брянского вокзала в Одессу. Одетый так же, как и при посещении консульства, с 10 000 долларов, выданных мне из ГПУ на работу, я уже с приезда на вокзал начал играть роль персидского коммерсанта, чтобы к приезду в Константинополь привыкнуть к ней. Мерно покачиваясь в купе второго класса и перебирая янтарные четки, я думал не о предстоящей работе, а о моей прошлой жизни в Москве. Я был рад, что, наконец, вырвался оттуда, что мне не придется участвовать на ближайшем казенном параде 7 ноября, как и на многих других. Что, наконец, я избавился от чтений докладов по передовицам «Правды», ругать левых и правых уклонистов и божиться, что только Центральный Комитет партии является хранителем заветов Ильича. Клясться, что еще пять лет голодовки – и мы перегоним Америку.

В купе, кроме меня, ехали два пассажира. Какой-то украинец с инженером немцем. Они ехали до Киева и, видимо, работали на одном из сахарных заводов, так как всю дорогу говорили об урожае свеклы и о сахарной политике СССР. Но я их почти не слушал. Забравшись на верхнюю полку, я углубился в чтение только что переведенной на русский язык книги Ремарка «На Западном фронте без перемен».

Рано утром я приехал в Одессу и, узнав, что пароход в Константинополь отправится лишь на следующий день, поехал в гостиницу «Гранд Отель». Швейцар, узнав из заполненной анкеты, что я иностранец, потребовал мой паспорт, и спустя несколько минут я с улыбкой наблюдал из моего номера, как он мчался по направлению местного ГПУ. Я знал, что таковы правила. Швейцар каждой гостиницы должен немедленно доносить в ГПУ об остановившихся у них иностранцах.

Несмотря на позднюю осень, Одесса была еще залита южным солнцем. От нечего делать я решил пройтись по городу. В последний раз я был в Одессе в 1917 году, когда началась Февральская революция. Помню, что, несмотря на трехлетнюю войну, Одесса была шумным, веселым и людным городом. Теперь я не узнавал старых мест. Город почти опустел. Кое-где попадались унылые прохожие. Магазины почти все были закрыты. Кое-где лишь краснели вывески кооперативов на украинском языке. Я зашел в бывшее кафе «Фанкони», где теперь помещалась кооперативная столовая, пообедать. Все дешево, грязно и несъедобно. Проведенный в Одессе день показался мне бесконечным. На меня напало какое-то тоскливое чувство. Я знал, что покидаю родную страну, и вместе с тем все здесь казалось мне чужим. Может быть, потому, что вокруг красовались украинские надписи, которых я не понимал. Мне хотелось скорее покинуть этот город, но меня тянуло не в море, а обратно в Москву. Мне хотелось вернуться в ГПУ и сказать, что не могу ехать на работу ГПУ, что я уже не верю в это дело. Но я думал, что мне на это скажут, что я испугался ехать на нелегальную работу, что я трус… Чтобы избавиться от этих дум, я раньше времени поехал на пристань. После сложных манипуляций с паспортом и багажом меня, наконец, пропустили на борт советского парохода «Чичерин». Я прошел все этапы мытарства, как каждый иностранец, ибо местное ГПУ не знало, кто я такой. В 5 часов вечера раздался последний гудок, и мы медленно отчалили от пристани.

Неожиданно для меня, оказавшись в своей каюте, я встретился с одним из своих старых друзей по Ташкенту. Мы не подали вида, что знаем друг друга, до тех пор, пока не уединились. Он рассказал мне, что теперь работает в Коминтерне и командирован в Палестину, где в это время происходили кровавые столкновения между арабами и евреями.

– Ты что же, один едешь? – спросил я.

– Нет, я еду как высланный из СССР сионист с женой, которая на самом деле тоже работает в Коминтерне. Кроме того, едет еще один из наших в Турцию, но он без всяких документов и поэтому скрывается в числе экипажа парохода. По прибытии в Константинополь он нелегально спустится на берег, – рассказал мой приятель.

27 октября в 4 часа утра показались холмы Босфора. Пароход остановился у карантина, и только к полудню мы вошли в Босфор. С одного борта к нам пристал лоцман, а с другого – полицейский катер. Началась проверка документов пассажиров, сходящих в Константинополе. В просмотренных паспортах полицейский офицер ставил штамп и возвращал владельцам. Мой же паспорт был им задержан без объяснения причин. Пассажиры спешно «сгружались» на окружившие пароход ялики, а я стоял на палубе и ждал своего паспорта, который был отправлен офицером на берег для проверки. Прошло около часа. С берега подошли к пароходу несколько лодок с людьми. Это были сотрудники и дипкурьеры из советского консульства. Они прошли мимо меня в каюту капитана. Среди них был также помощник резидента ГПУ Кикодзе, которого я всего два месяца назад снарядил в Константинополь. Многие из прибывших знали меня в лицо и, увидев, издали улыбались, думая, что я приехал официально. Но, видя, что я отвертываюсь и принимаю вид, что никого из них не знаю, они также прошли мимо меня, как чужие, поняв, что тут что-то неладно.

Время шло, а моего паспорта все не было. На пароходе почти никого не осталось, и я все больше беспокоился о своей участи. Я не боялся того, что турки могут меня задержать, но они могли отказать в высадке на берег и вернуть в СССР, откуда я с таким трудом выбрался. Наконец, полицейский офицер передал, что я могу сойти на берег. Паспорт же мой доставят в гостиницу. С внутренним беспокойством, но внешне возмущаясь турецкими порядками, я поехал в город и взял номер в отеле «Лондон».