Принцесса и Ястреб - Ева Миллс

Зато мое застыло, подернутое коркой мороза.

Светящимися от любви и нежности глазами на меня смотрел Ворон.

Девчушка ужом выкрутилась его рук и галопом бросилась ко мне, обхватила колени, запрокинув голову, вымолвила:

– Мама.

Мама. Мама. Мама.

Сердце дернулось и остановилось.

Опустившись перед ней на колени, я взяла ее лицо в ладони, не в силах отвести глаз от ребенка. девочки. дочери.

Откуда-то пришло имя. Ли-ли-ан.

Моя Лилиан.

Густые черные кудри, лицо сердечком, кошачьи зеленые глаза, губы, изогнутые луком амура. Безупречная. Идеальная. Живая.

Мой рот кривился, глубоко за грудью захлебывались нерождённые рыдания и малышка испуганно смотрела на меня:

– Ты плачешь, мама?

Подошел Габирэль, аккуратно взял девочку подмышки, легонько пощекотал, чмокнул в нос – и вот она уже снова смеется.

– Поди собери маме букет, чтобы она не грустила – и она, согласно кивнув, быстроногим жеребенком уносится к цветам.

Ворон обнял меня за талию, потерся щекой о мою щеку.

– Ты все так же грустишь. Когда я снова услышу твой смех?

Это был Ворон, но не тот, которого знала я и который до сих пор терзал меня в ледяных кошмарах. Глаза этого были мягкими и глубокими, в них была тревога и забота. Это был не мой Ворон.

Я молчала, но он не требовал ответа, просто стоял рядом, и мы оба смотрели на Лилиан. Нашу дочь.

Она примчалась, сжимая в руках выдранные с корнем васильки вперемешку с календулой и хризантемами.

– На!

Я наклонилась и поцеловала ее, вдохнув аромат позднего лета, идущий от ее волос.

– Они изумительны, моя дорогая.

Повеяло осенним рыжим ветром, и девочка вздрогнула от холода. Габирэль подхватил ее на руки, подбросил, поставил на землю: – а ну-ка в дом, давай наперегонки, догоняй, мамочка – и с визгами они умчались, оборвав навсегда кусок моего сердца.

Я знала, что нельзя, но дернулась за ними, сделала шаг, два, три…

– Не ходи.

Мой золотой хранитель смотрел на меня так, как будто видел насквозь. А может, и правда видел.

– Это больно!

– Знаю.

– Тогда зачем ты мне это показал? Чтобы я могла принять решение?

– Нет. – он стал рядом, взял меня за руку. Я все не могла отвести взгляда от тропинки, по которой убежали – кто? – мои муж и дочка? – и он тоже посмотрел в ту сторону.

– Я показал это, потому что ты уже приняла решение.

– Ворон… он правда мог быть таким? Все это действительно где-то есть?

– Другой выбор. Другие повороты. Где-то вы оба мертвы. Где-то жив он, но не ты. А в одной из множества вселенных вы вместе и счастливы.

– Но не здесь, – прошептала я и слезы сохли на моей щеке, оставляя после себя соль.

– Не здесь.

Я стояла перед окном, сумерки тонко пахли фиалками и душистым горошком, никого не было, а в руке я сжимала увядший букет из календулы, васильков, вырванных с корнем и желтых хризантем.

Когда утром ко мне зашли Веледа вместе с Хелмой: кухаркой, но и, конечно, повитухой, я уже их ждала.

– Я не буду оставлять ребенка.

Снова дама червей

Мне дали чаю, на вкус он был как мята. Он и был из мяты – болотной, или как назвала ее Хелма, «блошиной». Вторым ингредиентом добавляли омелу – но не дай вам Бог попробовать самим повторить это зелье44. Пересыпьте на одну малюсенькую щепотку толченых ягод больше – и смерть лучшее, что с вами в этом случае произойдет.

Меня бросило в пот, голова кружилась, спину болезненно тянуло, живот кололо и резало, как при тяжелых месячных, а потом пошла кровь.

Несколько крупных скользких кровяных сгустков вышло из меня, и повитуха, к ночи осмотрев меня, удовлетворенно кивнула. Выдала очередной вяжущий отвар, проследила, чтобы я выпила горький напиток до дна, потом ушла, наказав два дня отлежаться.

Обтершись влажной полотняной тканью, я переоделась в свежую льняную сорочку, прибежала девчонка-горничная, сменила мне постель. Я легла, положив одну руку под щеку, на тканой простыне, прямо перед моими глазами лежали квелые, уже начинающие сохнуть цветы. Очень хотелось плакать, но не получалось. Внутри меня перекатывался огромный холодный черный шар и выдавливал последние силы. Я знала, что поступила правильно, что не должна жалеть и осуждать себя, но все равно жалела и осуждала.

Не в силах ничего не делать, я поднялась и сняла через голову рубашку, стала перед зеркалом голая. Волосы черными плетями опутывали мое лицо, сжимали шею. За лето я запустила себя, и вся макушка была белой, впервые за четыре года я увидела свою настоящую масть. "Если не считать того, что между ног", горько усмехнулась я, вспомнив разговор с Ястребом шесть месяцев назад, а как будто целую жизнь.

Белое на черном. Бывают падшие ангелы, а я тогда кто? Раскаявшийся демон?

Нестерпимо стало вдруг видеть темные лживые пряди, так долго меня прятавшие, и я стала искать ножницы, не нашла, взяла острый нож, всегда теперь бывший при мне, и стала кромсать себя со всей силой душившей ярости, не находившей выхода. Это было неудобно, долго и отражение намекало, что результат меня не украсит, но было наплевать, и после долгих мучений я наконец увидела жалкого взъерошенного воробья с торчащими неровными перьями.

И снова стало пусто и бессмысленно, запал пропал, не оставив ни уголька. Не утруждая себя уборкой, я просто легла обратно на кровать, спрятав лицо в подушку.

Первой пришла Вилда, дикая и кудрявая. Ни слова не говоря, она смела разбросанные волосы в кучу и бросила в огонь, потом села у моих ног и стала массировать ледяные ступни. Почти сразу за ней в дверь проскользнули Аделинд и Бруна, две сестры, красивые и гибкие, как змеи. Усевшись на полу, скрестив ноги, они плели друг другу косы, негромко напевая какую-то тягучую печальную мелодию. Грета положила мою голову себе на колени, Дагмар принесла темный крепкий бальзам, резко пахнущий кореньями, налила всем на дно чашки. Горько-сладкий вкус был похож на мою жизнь.

И так потихоньку собрались они все. Зибилле, Клара, Ирма, Лисл, Маргарете, Одиллия и Соммер, вернулась Хелма, приведя за собой Ют и Эмму. Последней пришла Веледа, и все расступились перед ней, пропуская к моей кровати.

– Необязательно вам было приходить.

– Обязательно. Никто не должен в такой момент оставаться один.

Навсегда осталась в памяти моей та ночь. Я помнила с детства такие тягучие вечера, исполненные таинства и тумана. Пробираясь украдкой, я слушала негромкие разговоры женщин, преисполненные иронии, страдания и терпения. Все проходит и это пройдет – ничего не было новым под старой луной и никогда уже не будет.