Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России - Дэн Хили

материалами о введении нового закона. Это наводит на мысль, что аргументы Уайта не воспринимались как бред идиота, а были весьма полезным руководством в незнакомом дискурсе. Чтобы дать отпор позиции автора письма, Сталин, по-видимому, обратился к оратору, хорошо знакомому с европейской риторикой на сей счет. Статья Максима Горького, советника вождя по культуре, под названием «Пролетарский гуманизм», вышедшая одновременно на страницах «Правды» и «Известий» 23 мая 1934 года, стала первым публичным разъяснением причин рекриминализации мужской гомосексуальности, сделанным под углом пропагандистской войны между фашизмом и коммунизмом[776].

Темами этой войны были моральное разложение и откровенное совращение юношества нации, в особенности молодых мужчин как производительной и военной силы, пороками враждебной политической системы. Нарочитое идеологически мотивированное беспокойство о совращенных юношах взывало к более возвышенным стереотипам. Горький использовал миф об изначальной чистоте России, чтобы подчеркнуть уже известный контраст со сверхцивилизованным Западом. При этом писатель объявлял, что пролетарский гуманизм преобразует громадные резервы «физической энергии» «варварской» России в продуктивную, «интеллектуальную» энергию. Неспособный на это капитализм нанял фашизм, чтобы мобилизовать физически и морально опустошенных отпрысков буржуазии, сыновей алкоголиков, истеричек и сифилитиков. «В тысячах серых, худосочных лиц здоровые, полнокровные лица заметны особенно редко, потому что их мало». Среди «сотни фактов, которые говорят о разрушительном, разлагающем влиянии фашизма», гомосексуальность была одной из наиболее «отвратительных» характеристик. На кон ставились не только чистота и здоровье нации, но и ее культура. «В стране, где мужественно и успешно хозяйствует пролетариат, гомосексуализм, развращающий молодежь, признан социально преступным и наказуемым, а в „культурной“ стране великих философов, ученых, музыкантов [то есть Германии] он действует свободно и безнаказанно». Фашистское «зелье» национализма и антисемитизма приобщало юношество к «социальному цинизму, садической страсти к убийству». При этом Горький опровергал разом все утверждения о том, что гомосексуалы – социальное меньшинство (как евреи или «безоружные индусы, китайцы, негры»), нуждавшееся в защите страной рабочих, выразив это в своем пресловутом лозунге «Уничтожьте гомосексуалистов – фашизм исчезнет»[777]. Исходя из содержания этой статьи, которая неоднократно цитировалась в качестве источника размышлений над целями рекриминализации мужеложства в 1934 году, можно сделать вывод, что исполнительного Горького ознакомили с посланием Уайта Сталину и поручили ему развенчать претензии к новому закону[778].

Неожиданный запрет мужеложства привел должностных лиц, в том числе чиновников от литературы и медицинских экспертов, в замешательство. Не все они были готовы смириться с последствиями, которые запрет нанес сферам их компетенции. Наиболее ярким примером такого смятения явилась покупка директором Государственного литературного музея В. Д. Бонч-Бруевичем хорошо известного дневника и бумаг ленинградского поэта Михаила Кузмина. В ноябре 1933 года Кузмин получил двадцать пять тысяч рублей за свои дневниковые записи с августа 1905 года по декабрь 1931-го. В дневнике недвусмысленно говорится о гомосексуальности Кузмина и его знакомых[779].

1 февраля 1934 года (то есть между декабрьским постановлением политбюро и мартовским постановлением Президиума ЦИК Союза ССР об уголовной ответственности за мужеложство) чиновник ОГПУ истребовал и получил от Бонч-Бруевича весь архив Кузмина. В апреле специальная комиссия Культурно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(б) начала расследование деятельности директора музея. В центре внимания комиссии была покупка бумаг Кузмина за большую сумму денег. В майских письмах 1934 года к Ягоде и наркому просвещения РСФСР А. С. Бубнову Бонч-Бруевич защищал ценность архива и его тематику, связанную с гомосексуальностью. Он отмечал, что приобретенные бумаги важны для понимания «направления левого символизма <…> буржуазного общества»[780]. Через три дня после того, как эти письма были написаны, в «Правде» и «Известиях» появилась статья Горького «Пролетарский гуманизм». Однако Бонч-Бруевич продолжал отстаивать ценность своего приобретения[781]. 20 июня партийная комиссия объявила Бонч-Бруевичу выговор за то, что тот «дорого» заплатил за «материал нередко макулатурного характера», приказала провести чистку штата музея и распорядилась, чтобы будущие приобретения совершались только с согласия народного комиссариата под руководством Бубнова. Сам Кузмин избежал ареста и умер естественной смертью в 1936 году, в связи с чем большая часть проданных им Бонч-Бруевичу дневника и бумаг была возвращена музею в 1940 году[782]. Юрий Юркун, партнер Кузмина в советскую эпоху, был арестован НКВД в 1938 году в пору великого террора (по обвинению в контрреволюции, а не в гомосексуальности) – во время чистки творческой интеллигенции Ленинграда. После семи месяцев допросов его расстреляли в сентябре 1938 года[783].

Других гомосексуалов и их литературные труды ожидала похожая участь во время чисток 1933–1934 годов[784]. Николай Клюев, поэт русской деревни и гомосексуальной любви, вызвал гнев Ивана Гронского, ответственного редактора «Известий ВЦИК», а заодно и главного редактора толстого литературного журнала «Новый мир». Гронский (как он сам утверждал в 1959 году) выделил в 1932 году нищему поэту щедрый академический паек. Клюев перебрался в деревню со своим любовником (художником Анатолием Яр-Кравченко; они познакомились в 1928 году), писал там стихи и даже послал Гронскому некоторые из них для публикации. Тот пришел в ярость из-за их гомосексуального содержания и попробовал убедить поэта «писать нормальные стихи». Когда Клюев прямо отказался, Гронский без колебаний позвонил Ягоде (а позже заручился поддержкой Сталина) и потребовал, чтобы поэт был выслан из Москвы[785]. Звонок, очевидно, состоялся непосредственно перед арестом Клюева 2 февраля 1934 года. Поэта допрашивали на Лубянке в Москве и обвинили по статье 58(10) (в контрреволюционной кулацкой агитации, а не в гомосексуальном поведении). Скорее всего, это было связано с энергичными нападками на коллективизацию в его стихах. 5 марта он был выслан в сибирский город Нарым. В октябре 1937 года, уже в ссылке, Клюев был вновь арестован и расстрелян как контрреволюционер[786]. В ответ на отказ Клюева гетеросексуализировать свои стихи Гронский решил «очистить» столицу от поэта и от его гомосексуальности. К большей выгоде для себя, чем Бонч-Бруевич, этот чиновник от литературы понимал, какую политическую цену ему пришлось бы заплатить за финансовую поддержку незаконного (и антисоветского) гомосексуального таланта. Решение ОГПУ подвести Клюева под статьи Уголовного кодекса за контрреволюционную деятельность не умаляет впечатление, что поэт оказался в лапах органов госбезопасности за свою гомосексуальность, от которой он не желал отказываться. Однако требуется более тщательное изучение его дела в архивах госбезопасности, чтобы утверждать это со всей определенностью[787].

Врачи и даже чиновники Народного комиссариата юстиции мало что знали о новом законе и о «заговоре гомосексуалистов», на основе которого он возник. Некий психиатр, к которому обратился Гарри Уайт, навел справки в Комиссариате юстиции (Уайт не сообщает, когда это было), после чего заверил сотрудника Moscow Daily News, что Комиссариат не возражает против лечения пациентов, «если они – честные