Умница для авантюриста - Ева Ночь

— Я так скучал по тебе, — глажу её по волосам и не могу насытиться. Тону в золотых волнах её запаха и умираю от чувств, что рвутся наружу.

— Я тоже, — шепчет она и гладит мои скулы. — У меня, как всегда, куча вопросов, но потом, всё потом…

Я разжимаю объятия, сдерживая вздох. Рени ловит мои губы своими, и я задыхаюсь. Её так много во мне, и она так щедра, что становится немного стыдно: не могу удержаться и беру, пытаясь насытиться и восстановиться. Отрываюсь от неё с трудом. Дышу тяжело, страдая.

— Когда я не пью кровь, то питаюсь энергией. Будь осторожна со мной, пожалуйста,

— прошу глухо, тщательно подбирая слова. — Здесь, на Иброне, я пил кровь только раз — сразу после перехода, чтобы восстановиться. Я был ранен и не знал, что меня ждёт. Поэтому взял. Немного. А после решил обойтись другими видами подпитки, хоть этот способ — самый мощный и верный. И более долговечный. Я редко насыщаюсь до предела сейчас. Поэтому лучше держись от меня на расстоянии.

Рени слушает внимательно. На лице её только интерес. Ни отвращения, ни испуга. Храбрая моя девочка. А затем она делает невероятное. Сдёргивает косынку и подходит ко мне. Близко-близко, одаривая волнами своего запаха и открытой доверчивости.

— Ты не напугаешь меня, Гесс Тидэй. Зачем ты опять на себя наговариваешь? Ты скорее позволишь убить себя, если это, конечно, возможно, но не дашь погибнуть мне. И уж тем более я не поверю, что ты способен обидеть меня или… съесть?

Она смеётся. Тихо и заразительно, прижимаясь тёплой щекой к моей ладони. Я целую её в макушку. Безрассудная, такая чистая. Моя. Мудрая и прозорливая. Способная видеть насквозь даже там, где всегда темно.

— Моя Рени.

— Мой Гесс, — раздаётся эхом.

— Ты говорила, у тебя есть дело?

— Да-да, — встрепенулась она и, поискав глазами, подняла оброненный рулон и карандаш.

— Вот чёрт, сломался, — расстраивается почти до слёз, а затем бьёт себя ладошкой по лбу и успокаивается. — Не страшно. Папочка всегда прав! — она изрекает это забавно, а я в очередной раз понимаю, как близок ей и дорог родитель — не очень памятливый и не очень внимательный профессор Пайн. Впрочем, что я знал о нём, кроме скупых рассказов? Я даже не видел его ни разу.

Рени разворачивает прямо на полу чертёж, — стола, к сожалению, в этой комнате нет — прижимает коленями закрученный край и, сняв с шеи часы, щёлкает кнопкой, запускает скрытый механизм и, покопавшись, находит крохотный ножичек — тонкое лезвие, которое вполне годится, чтобы поточить сломанный карандаш.

— Это чертёж Фолионто, — кивает она, приглашая меня присоединиться. Я хорошо вижу и в темноте, но покорно присаживаюсь рядом с ней. — Как смогла запомнить. Но, кажется мне, у тебя куда более острая память и более точный глаз.

Она права. Я помню мельчайшие детали. Часто я считал такую информацию бесполезной, а свою способность запоминать подробности — лишним грузом, который нужно нести, не ропща.

Мягко забираю карандаш из её рук, попутно поглаживая тонкие пальцы, и начинаю уверенно чертить недостающие детали.

— Потрясающе! — пыхтит она мне в ухо, отчего шевелятся волосы, согретые её дыханием. Дрожь проходит по моему телу — как же это приятно. — Ты просто находка. Такая точность!

Её восхищение льстит мне, как малолетнему кровочмаку, что впервые совершил маленькое магическое чудо, проявив скрытые таланты. Ни одна наставническая похвала не радовала так, как радует сейчас искренность Рени. Она водит пальцем по нарисованному, хмурится, бормочет что-то, закусывая нижнюю губу.

— Конечно, они не могли открыть дверь. Как бы они это сделали? — Рени стучит пальцем по одному из элементов несуразного Фолионто. — Видишь?

Я не видел ничего особенного.

— Сложная, странная конструкция — всего лишь, — признаюсь нехотя.

— Однозадачный, как и все мужчины, — улыбается довольно. — Приглядись, ну же!

Я гляжу на Рени, любуясь и её вдохновением, и её азартом. На чертёж не смотрю: я и так его вижу внутри себя. Рени сердито щёлкает пальцами перед моим носом, и так она прекрасна, что я ловлю пальцы и целую. Каждую шероховатую подушечку, каждый ноготок. Она затихает, вздыхая. А затем поясняет, как нерадивому ученику:

— Фолионто — механический замок. Это знают все. Но почему-то никто не догадался, что механизм должен работать. Он дряхлый и старый. Ржавый и, судя по всему, потерял часть своих деталей. А может, их намеренно кто-то снёс. Если это возможно, конечно. Дверь откроется, когда мы восстановим и запустим механизм полностью.

Я таки сосредотачиваюсь на чертеже. Слежу за её пальцем, что нетерпеливо обводит ломаные линии, а затем поднимаю глаза на удивительную девушку, которой я, наверное, никогда не перестану восхищаться. Может быть, потому, что она никогда не перестанет удивлять.

Рени

Сиплый голос Фолионто не давал спать. Он больше не звал, но продолжал тоскливо и заунывно что-то рассказывать.

— Не плачь, — успокаивала я замок, — скоро ты оживёшь.

Я гладила рукой чертёж, и видела чёткие ровные линии, прочерченные Гессом. На губах горели его поцелуи. Мой Гесс. Я чувствую его и учусь понимать сигналы, что тянутся от меня к нему. Это непросто. Что я буду делать, когда он уйдёт?..

Поздним утром меня растолкала Герда.

— Святой Витториус, что я скажу твоему отцу? — бурчала она, пока я продирала глаза и умывалась. — Так низко я ещё никогда не падала. Подумать только: потакаю тебе и позволяю встречаться ночами с этим чужемирцем. Он, кажется, даже не человек. Наверное, у меня совсем мозги набекрень вылезли!

Я без слов обняла её покрепче, успокаивая. Вчера вечером она поймала меня с поличным, когда я, крадучись, собиралась улизнуть к мужчине, без которого больше не мыслила своей жизни. Поймала и отпустила.

Моя добрая, верная Герда, умеющая закрывать глаза, когда надо. Никогда бы не подумала, что она будет моей сообщницей.

Миссис Фредкин похлопала меня по плечу и преувеличенно суетливо захлопотала, накрывая на стол.

— Как аппетитно выглядит эта здоровая еда! — восхищалась моя дуэнья, критически осматривая пышные оладьи, густую сметану, молоко в крынке и яблочный джем. — Только лица у этих местных жителей жуткие. Как бы чего в еду не подмешали сдуру-то.

— Ерунда, — отмахнулась я от её подозрительности, — наслаждайся жизнью. Наконец-то тебе не приходится стоять у плиты.

По тоскливому взгляду Герды я поняла, что погорячилась, расписывая достоинства нашего путешествия. Наверное, ей бы хотелось оказаться в привычных условиях. В стенах дома Пайн, где она руководила кастрюльками и сковородками, и ей не приходилось следить за девицей, которая без конца куда-то влезает.

После завтрака я отправилась к Орландо. Герда пыхтела рядом, как паровоз и ворчала, что за мной нужен глаз да глаз, совсем я от рук отбилась, не скупясь, отвешивала нелестные эпитеты в сторону бедного мужчины, который ей категорически не нравился. За что она так взъелась на Орландо — загадка.