Несостоявшиеся столицы Руси. Новгород. Тверь. Смоленск. Москва - Николай Кленов

Эти люди управляли государством и сражались за влияние друг с другом. Так, довольно скоро после 1549 г. основная власть начала переходить от Захарьиных в руки двух неродовитых и ярких политиков: Алексея Федоровича Адашева, обязанного началом своей карьеры дальнему родству все с теми же Романовыми, и священника из Благовещенского храма Сильвестра. Да, вот она, пресловутая Избранная рада, предмет острых и непонятных для непосвященных нас споров. И ведь о чем спорить, если источники, казалось бы, вполне ясны и непротиворечивы. Вот что говорит сам царь: «Вина и главизна всем делом вашего злобесного умышления, понеже с попом положесте совет, дабы аз словом был государь, а вы б с попом делом (владели)» [Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979. С. 21, 70].

А вот Иван Васильевич уточняет свою позицию.

Поп Сильвестр и Алексей Адашев «сдружились и начаша советовати отаи нас… и честию вас мало не с нами равняющее… всю власть во всей своей воле имый, ничто же от нас пытая, аки несть нас, все строения и утверждения по своей воле и своих советников хотения творяще».

И Курбский, что характерно, даже не пытается ловить оппонента на слове, он практически соглашается с ключевыми для нас утверждениями Грозного, лишь меняя знак всех эмоциональных пропагандистских оценок. Естественно, вполне согласны с эпистолами Ивана Грозного и приписки к Царственной книге:

«Бысть же сей священник Селиверст у государя в великом жаловании и в совете духовном и в думном, и бысть яко всемогий, все его послушаху и нкито же смеяше ни в чем противися ему…»

А вот свидетельство более позднего летописца, не зависящего лично ни от воли Ивана, ни от воли Курбского и его «литовских» покровителей: «А когда он [Алексей Адашев] был во времяни, и в те поры Руская земля была в великой тишине и во благоденствии и в управе… Да в ту же пору был поп Селивестр и правил Рускую землю с ним заодин, и сидели вместе в ызбе у Благовещенья…» [Пискаревский летописец. ПСРЛ. Т. 34. С. 181–182].

Наконец, состоявшийся спустя четверть века после смерти Адашева разговор между московским послом к цесарю Лукой Новосильцевым и гнезненским архиепископом Станиславом Карнковским демонстрирует представления «заинтересованных» соседей о роли Алексея Адашева в управлении страной: «Сказывали нам вязни наши: есть на Москве шурин государской Борис Федорович Годунов, правитель земли… а прежь сего был у прежнего государя Алексей Адашев, и он государство Московское тако же правил…»

Существование влиятельной группировки Адашева — Сильвестра в отечественном политикуме 50-х гг. XVI в. очевидно, равно как и очевидна безнадежность попыток найти отчеты, отправленные на имя Избранной рады. А. И. Филюшкин эту очевидность, как положено настоящему ученому, продемонстрировал, что не дает оснований для радикальных утверждений о том, что «реформы 1550-х гг. были делом того же самого русского правительства, что было и до и после».

Реформаторы без опричнины. Кстати, «безмолвные жертвы Грозного» не только умело и жестоко сражались за власть. Между делом и Захарьины, и Адашевы, и набравший во второй половине 50-х политический вес Д. И. Курлятев успели провести масштабную модернизацию политических институтов страны, продолжая реформаторские усилия боярских правительств времен Елены Глинской и «Шуйского царства». Денежная реформа, появление выборных губных старост — «окружных судей», формирование приказной системы управления, наведение порядка в системе «кормлений» и «кормленных поборов», борьба за разумное использование земельного фонда, предназначенного для наделения землей служилого дворянства… и практически нет следов пресловутой борьбы прогрессивного дворянства и реакционного боярства и княжья, все меры направлены на защиту интересов вооруженных землевладельцев в целом. Все реформы вызваны насущными потребностями государства, важной особенностью всех новшеств были, по словам Р. Г. Скрынникова, «сугубый практицизм правительственных мер, слабость их идейного обоснования». Думаю, эти особенности и обеспечили реформам несомненный успех. Ну и, понятно, в этих реформах, проведенных, как мы видим даже из заявлений царя, руками боярских правительств, нет ничего направленного на разрушение централизованного государства, восстановление «пережитков удельного прошлого». Активно выступали боярские правительства и на международной арене, в том числе и после помазания Ивана Васильевича на царство. Так, в 1549 г. во время важнейших переговоров с литовским посольством Кишки-Камаевского о продлении перемирия даже и официальные источники зафиксировали очень сложные переговоры между государем и ведущими боярскими группировками по фундаментальным вопросам внешней политики: «Царь и великий князь о том говорил много с бояры, пригоже ли имя его не сполна писати». Причем замысловатые эволюции боярской мысли определялись, как следует из источников, вполне «государственническими» соображениями о политическом положении России: «Против трех недругов (Казани, Крыма, Литвы) стояти истомно» [Сборник Русского исторического общества (РИО). Т. 59. С. 291].

Но еще интересней куда более поздние примеры, относящиеся к периоду, когда практически все исследователи считают власть Ивана Грозного уже ничем не ограниченной. 15 сентября 1562 г. в разгар первого этапа Ливонской войны русский наместник в Ливонии Иван Петрович Федоров-Челяднин получил от надворного гетмана Г. А. Ходкевича предложение о перемирии. И вот уже знакомый нам могущественный боярин своей властью, без санкции царя, отдал приказ о временном прекращении в Ливонии боевых действий: «И мы ныне для доброго дела… государя своего воеводам по городом Ливонския земли… заказали, чтоб вашего государя людем войны никоторыя не чинили до государева указа…» [Сборник РИО. Т. 71, № 5. С. 72–73].

Попытался представить такой шаг государственного деятеля в рамках «настоящего тоталитарного государства», но представить аналогичный приказ по Ленинградскому фронту в исполнении, например, Жданова так и не смог. А Челяднина-Федорова никто расстреливать на месте и сажать на кол не стал, несмотря на очевидное недовольство царя принятым решением. Более того, царю пришлось искать способ отменить перемирие без урона для авторитета боярина. И не очень понятно для меня на этом фоне выглядит вывод А. Л. Хорошкевич: «И на протяжении двух месяцев… 1562 г…. Федоров должен был твердо усвоить…: вся власть в международных отношениях… принадлежит царю». Особенно странно звучит этот вывод, если учесть, что практически тут же, в феврале 1563 г., сразу после взятия русскими Полоцка, очень похожие переговоры литовской «паны-рада» с главой Боярской думы И. Д. Бельским заканчиваются очень похожим перемирием на условиях статус-кво. И Иван вынужден был принять это решение «за боярским челобитьем», что зафиксировано в посольских книгах. Перемирие 1563 г., кстати, также стало основанием для непонятного мне вывода А. Л. Хорошкевич о грубейших стратегических ошибках «боярской» дипломатии. А И. Я. Фроянов развил и переосмыслил этот вывод в рамках своей концепции «бояр-предателей». Видно, нужно быть действительно великим историком, чтобы понять, куда нужно было «стратегически верно» наступать по весенней распутице 1563 г. с уставшей армией и маячащим за спиной Крымом. Московское боярство этого тоже не понимало. А «предательские связи» с литовской верхушкой (в том числе и с полоцким воеводой Довойной) были в свое время с успехом использованы царем и боярством как прикрытие для переброски осадных укреплений к самым стенам Полоцка.