Сабля, трубка, конь казацкий - Степан Кулик

Ночь тиха, и небо звездно.

У бивачного огня,

Братцы, слушайте меня…

Д. Бедный

Хорошо лежать в лопухах. Во всяком случае, гораздо удобнее, чем в колючем репейнике или зарослях жгучей крапивы. Особенно когда на тебе ни единого лоскутка одежды. Как на новорожденном младенце… Наверно, поэтому сердобольные аисты подбрасывают их не куда придется, а в основном на капустные грядки. Лопухи и прочая прибрежная мурава не вполне адекватная замена пеленкам-распашонкам и прочим подгузникам, но могло быть и хуже…

Метрах в тридцати ниже по течению неизвестной речушки – на берег которой я только что каким-то образом попал прямо из лоджии городской квартиры – горело несколько костров. И мне очень не нравилась картинка, которую удавалось разглядеть в отблесках пламени. Совершенно не нравилась.

Возле огнищ хозяйничали десятка полтора мужчин, разодетых как для съемок фильма о Диком Поле времен Золотой Орды или Османской империи. Я не большой знаток моды, тем более старинной, но восточные халаты, мисюрки[2], тюрбаны, а главное – сабли и ятаганы, висевшие у пояса воинов, говорили сами за себя. Будь это отряд каких-нибудь современных басмачей или моджахедов, хоть один да поигрывал бы автоматом. Особенно перед пленниками. Это же так приятно, когда можно безнаказанно унижать других, ощущая себя героем…

Имелись и пленники. Много… Отсвета костров было недостаточно, чтобы сосчитать сгрудившихся в плотную кучу бедолаг. Но никак не меньше полусотни. В основном, судя по платкам, женщины… А еще время от времени взлетающее чуть повыше пламя выхватывало из тьмы груженные доверху телеги и стадо коров, пасущееся за пределами лагеря.

Человеку, вышедшему покурить на балкон городской квартиры и вдруг оказавшемуся черт знает где, разное приходит в голову. От мысли о сновидении и до сумасшествия… Но я почему-то был уверен, что не сплю и пребываю в здравом рассудке. Хоть и несколько всклокоченном.

Возможно, измученный предыдущими наваждениями, я подсознательно уже ожидал чего-то подобного. Или, может, обладал стрессоустойчивой психикой, изрядно закаленной современной методикой обучения в вузах? В любом случае происходящее я воспринял как «реальность, данную нам в ощущениях», и больше к этой теме не возвращался.

Отвлеченность мыслей уместна под торшером, в мягком кресле, с чашкой ароматного кофе, а не в тот момент, когда лежишь нагишом в мокрых лопухах, а от весьма неприятных и болезненных проблем тебя отделяет неосторожное движение или один-единственный чих…

При этом я даже не могу воспользоваться весьма актуальным советом для «воробья, попавшего в дерьмо», в смысле – сидеть и не чирикать. Поскольку густая ночная роса, еще более обильная возле реки, даже летом совсем не теплая. И если мне придется пролежать здесь до утра, то одним чиханием не обойдется.

Медленно, очень медленно… буквально по миллиметру я начал пятиться. Но уже в следующее мгновение замер, старательно вжимаясь в землю. Сожалея, что не могу распластаться, как камбала под китом…

Один из воинов, отошедший от костра на пару шагов по малой нужде, вдруг резко повернул голову и пристально посмотрел в мою сторону.

Несмотря на то что нас разделяло приличное расстояние и ночная тьма, я мог бы поклясться, что если хотя бы взгляну в ответ – он меня заметит. Татарин запахнул халат, настороженно потоптался на месте и сделал несколько шагов вперед. Постоял, вглядываясь и прислушиваясь. Потом произнес что-то вопросительным тоном. Отвечать я, естественно, не стал.

Секунды растянулись до минут. Я, кажется, даже дышать перестал. Только поглядывал украдкой, с замиранием сердца ожидая, что мой кошмарный сон, ставший постоянным на протяжении последнего месяца, вот-вот окончательно превратится в явь, и шея ощутит прикосновение стального клинка…

Татарин ждал, напряженно всматриваясь в темноту, одной рукой придерживая перевязь, а второй оглаживал рукоять сабли.

– Кемдэ булса бармы монда?[3]

Сперва меня бросило в жар, а потом по спине, между лопатками словно ледяной ветерок пронесся. Наверно, именно так ощущает себя мышь, притаившись под веником.

К счастью, обошлось. Воин проворчал какую-то короткую фразу, сделал пальцами «козу», традиционный знак, отгоняющий злых духов, поворотился ко мне спиной и потопал обратно к огню…

Уф… Так и заикой недолго стать. Как же он все-таки меня учуял? Услышать не мог, унюхал, что ли? Офигеть! Это ж какое обоняние надо иметь, чтоб…

«Черт! – меня словно током пронзило. – Трубка!»

От свалившихся треволнений и прочего душевного смятения я совершенно позабыл, что до сих пор сжимаю в кулаке курящуюся трубку. И удивляться следует не тому, что татарин почувствовал запах табака, а что никто не сделал этого раньше. Ветерок-то от меня к ним веял… Видимо, помешал дым костра.

Стараясь не делать лишних движений, я ткнул трубку чашкой в землю.

Вот ведь ирония судьбы: гол, как сокол или этот… святой, который из чрева китового вылез, – зато с трубкой. Самая, блин, необходимая в быту вещь во все времена! Лучше б зажигалку или коробок спичек прихватил, олух… И то больше пользы.

«Да, ё-мое, что ж такое?! Что не сделаю – все не в лад!»

Я так поспешно отдернул руку, которой вдавливал чубук в землю, будто змею задел.

Нельзя тушить! Без огня не выжить… Это и диванному жителю известно. Правда, в основном из книг или реалити-шоу. А у меня, благодаря деду и отцу, опыта гораздо больше. И не подсмотренного чужого – собственного.

Сомневаться, что ордынцы утром уйдут, не позаботившись затоптать, а то и залить костер, не приходилось. Уж кому, как не потомственным пастухам и коневодам знать, на что способен степной пожар. Так что единственная надежда развести огонь завтра – тлеющий уголек в трубке.

Я торопливо ухватил мундштук губами и чуть-чуть затянулся. Покрывшись очередной испариной – от страха, что табак успел потухнуть. К счастью, жар еще теплился… Но едва-едва.

Возможно, покажется странным, что я так сосредоточился на проблеме сохранения огня, отложив решение других вопросов до более подходящего момента. Но это, если не доводилось встречать рассвет в мокрой одежде, зная, что посушиться и обогреться негде. А еще – если подлинность окружающей действительности вызывала сомнения – уголек в трубке был настоящим. И разум уцепился за него, как рулевой потрепанного штормом клипера за свет маяка.