Мужчина моей мечты - Куртис Ситтенфилд

Еще бывало такое, что по вечерам я сидела на диване, а он лежал рядом, положив голову мне на колени, и мы вместе смотрели телевизор. Я могла даже опустить свою руку ему на плечо, но только потому, что так было удобнее. Однако с нежностью провести рукой по его волосам я не осмеливалась. Когда он так ложился, счастливее меня не было никого на Земле. Я боялась дышать от счастья! Мы никогда не говорили об этом, а те разговоры, которые происходили и до того, и после, были самыми обычными. Когда он прекратил это делать, я не стала спрашивать почему. (Не знаю, в чем дело и есть ли тут связь, — похоже, что есть, — но это произошло вскоре после того, как они с Даной побывали на одной свадьбе, на которую их пригласили.) Когда мы сидели на диване рядом, отсутствие ощущения тяжести от его головы на моих коленях было для меня важнее телевизионной программы, важнее моей квартиры, важнее самого города Чикаго.

А какую роль играла Дана в этой истории? Она работала в центре города в юридической фирме, занималась греблей в клубе на Кларк-стрит, по пятницам и субботам с друзьями пила джин с тоником в дорогих барах, в которые Генри меня не приглашал и в которых я никогда не бывала. Однажды дома у Генри, отправившись в туалет, я заметила в мусорном ведре упаковку от тампонов, и мне захотелось плакать. Пару раз Генри говорил: «Мне кажется, что Дана боится тебя. Боится потому, что не знает, чего от тебя ожидать». И мне, честно говоря, нравилось, что широкоплечая, любящая джин Дана боялась меня. А может быть, моя печаль мне тоже нравилась? По выходным, когда я в половине восьмого вечера, облачившись в вельветовые брюки и спортивную кофту, шла в супермаркет или видеопрокат, мне приходилось наблюдать за парами в черных одеждах, которые гуляли, взявшись за руки, или ловили такси. И разве меня не возбуждало собственное одиночество, ощущение того, что я достойна любви Генри? И разве не появлялись мысли о том, каким совершенным может быть это чувство после всех моих страданий?

С одной стороны, я понимаю, что была круглой дурой: если мужчина хочет романтических отношений, он пытается поцеловать тебя. Логика простая. А если он тебя не целует, значит, нет никаких оснований надеяться и ждать. Да, бывает, когда люди с течением времени меняют свои взгляды и после довольно продолжительной паузы у них начинаются настоящие отношения (я тогда собирала подобные истории), но такое случается редко. И про это разговора не было. Нельзя сказать, что я не понимала, насколько глупо с моей стороны проводить так много времени с Генри. Но мне было на это наплевать. Я сама не хотела соблюдать дистанцию между ним и мной, я не хотела выбросить его из головы, чтобы познакомиться с каким-нибудь другим симпатичным парнем, который ценил бы меня так, как я того заслуживаю. Мне был нужен только Генри.

Наша свадьба, думала я, не была бы ознаменованием победы, а явилась бы следствием того факта, что нам нравилось быть рядом друг с другом. Тогда я даже не могла себе представить, что когда-нибудь все это прекратится. Моя вера в наше счастливое будущее превратилась для меня в какой-то физический объект — как телефон или кроссовки, что-то повседневное и приевшееся, — и мне не надо было держать этот объект перед глазами, чтобы знать, что он существует. Когда Генри исполнилось двадцать девять лет, я купила ему на день рождения набор из двенадцати оранжевых тарелок, который стоил больше двухсот долларов. Конечно, я понимала, что это был довольно необычный подарок, но без всякого юмора или умиления осознавала, что эти тарелки в конце концов будут принадлежать нам обоим.

Генри и Дана все еще встречались, когда в феврале он познакомился со Сьюзи. Я тоже присутствовала в момент их встречи. (Когда-то я читала, что многие выпускники Гарвардского университета 1947 года не поняли, что поздравительная речь секретаря штата Джорджа К. Маршалла на церемонии вручения им дипломов на самом деле была провозглашением Плана Маршалла.) Мы с Генри ели пиццу на Демьен-авеню, а Сьюзи сидела за соседним столиком и курила в одиночестве. В джинсовой куртке, с длинными распущенными волосами, с несколькими косичками спереди и серебряными кольцами почти на каждом пальце, она выглядела (не могу подобрать лучшего слова) так «по-студенчески», что мне не пришло в голову начать волноваться. Она была миниатюрной и хорошенькой. Не помню точно, пахло ли от нее духами с ароматом пачули, но, должно быть, пахло. Если бы в тот день меня спросили, как получилось, что мы начали с ней разговаривать, я бы не смогла сразу ответить, но позже, когда мне пришлось анализировала столь неожиданную ситуацию, я поняла, что, наверное, во время моего похода к кассе за водой у них с Генри завязался разговор. Возможно, он первый к ней обратился. Вернувшись к столику, я застала их спорящими о том, должно ли государство разрешать частным лицам владеть оружием. А на следующей неделе, когда однажды утром я позвонила ему на работу, Генри заявил, что у него раскалывается голова. Когда он объяснил, что встречался со Сьюзи в баре, я все равно не поняла, к чему он клонит, и поэтому удивилась, услышав, что они просидели там до закрытия.

— Странно, что ты опять с ней встретился, — сказала я. — Может, эта Сьюзи тебя преследует?

— Нет, мы заранее договорились о встрече, — ответил Генри. — Я сам звонил ей.

Наступила тишина. Я пыталась осознать услышанное, а Генри… наверное, ждал моей реакции.

— Как ты узнал ее номер? — спросила я, чувствуя, что меня охватывает уже знакомое ощущение стремительного скольжения вниз по ледяной горе, когда беспомощно водишь руками, пытаясь за что-то ухватиться, но падение продолжается и кажется бесконечным.

— Спросил у нее, когда мы разговаривали в кафе, — ответил он, но на самом деле я, конечно же, не это хотела узнать. Впрочем, все и так стало понятно.

Даже когда они с Даной окончательно расстались, я еще думала, что у него со Сьюзи не может быть ничего серьезного. Ей было всего девятнадцать лет, и она, вероятно, любила делать минет или что-то в этом роде. Однажды мы втроем вместе ужинали, и оказалось, что она далеко не глупа (хотя мне, естественно, хотелось бы, чтобы было наоборот), но и особенно интересной я бы не назвала ее. Сьюзи была не из тех людей, которые задают вопросы, а может, просто не хотела расспрашивать меня. Она приехала в Чикаго из Мэдисона и училась на социологическом факультете университета Де Пола. Двадцать часов в неделю ей приходилось подрабатывать официанткой. В какой-то момент Генри сказал:

— Сегодня мне по электронке пришло совершенно непонятное письмо от Джулии.

И Сьюзи спросила:

— Кто такая Джулия?

— Сестра Генри, — пояснила я и снова (доктор Льюин, я надеюсь, что не кажусь Вам беспричинно грубой) подумала о минете.

После ужина я шла домой пешком, был дождливый апрельский вечер, и я подумала (к тому времени я уже постоянно устанавливала себе подобные рамки), что больше ни когда не стану встречаться с Генри в компании Сьюзи и что отныне мы будем видеться не чаще двух раз в неделю. Я вдруг решила, что не буду отвечать на его звонки, если он позвонит мне на работу. Я могу и ошибаться, возможно, на самом деле я тогда решила, что не буду разговаривать с ним дома, а только на работе, но это неважно.