«Принц» и «цареубийца». История Павла Строганова и Жильбера Ромма - Александр Чудинов

Николай Николаевич Новосильцев (1761–1838), незаконнорожденный сын сестры А.С. Строганова, был старше своего кузена Павла на 11 лет и к моменту поездки в революционную Францию успел отличиться в военной кампании против Швеции

Николай Николаевич Новосильцов или, как чаще его называют в историографии, Новосильцев был незаконнорожденным сыном сестры графа А.С. Строганова и вырос в его доме. В свои 29 лет он успел и послужить, и повоевать. Находясь с 1783 года на военной службе, он в 1786 году был прикомандирован к Коллегии иностранных дел. В 1788–1790 годах Новосильцев принял участие в войне против Швеции и отличился в сражении под Бьёрке-Зундом. Это был уже взрослый, многое повидавший человек, которому можно было доверить деликатное поручение вернуть из революционной Франции на родину «заблудшего» отпрыска рода Строгановых. То, что за Павлом отправили его двоюродного брата, придавало этой миссии вид частного, семейного дела. Вместе с тем она, очевидно, имела и официальную подоплеку. Помимо того, что сам Новосильцев являлся сотрудником Коллегии иностранных дел, до Парижа он, похоже, добирался вместе с уже не раз упоминавшимся А. Машковым. Во всяком случае, согласно данным французской полиции, в столицу Франции оба прибыли одновременно. А учитывая то, что имя Машкова ранее постоянно всплывало, как только речь заходила о сборе сведений относительно «экстравагантного» поведения юного Строганова, думается, этот одновременный приезд был далеко не случайным. Дело, вызвавшее к себе столь живой интерес самой императрицы, просто по определению не могло быть частным.

* * *

Пока Ромм не узнал (это произойдет лишь два месяца спустя) о принятом в России решении, он все еще питал надежду переубедить старого графа и остаться с воспитанником во Франции. Четвертого ноября Ромм писал А.С. Строганову:

И на сей раз, объясняя свое нежелание покинуть Францию заботой о дальнейшем образовании Попо, Ромм был не вполне искренен. Точнее было бы вести речь о «политическом образовании». Оно активно продолжалось и в Жимо. Учебные же предметы, как и в Париже, оказались практически полностью заброшены. Ценным источником сведений о жизни Ромма и его воспитанника в Оверни осенью 1790 года для нас вновь служат письма Миет Тайан. Сообщив в конце августа кузине о прибытии в Жимо дяди Жильбера, который «поддерживает народное дело», Миет продолжала:

Естественно предположить, что эти же принципы Ромм прививал и своему воспитаннику.

Впрочем, наставник Павла не ограничивался беседами на политические темы в семейном кругу, а вел также активную революционную пропаганду среди местных крестьян. В АВПРИ хранятся два доноса на Ромма, поданные русскому посланнику в Париже правым депутатом Национального собрания Гильерми и переправленные Симолиным в Россию вместе с депешами от 24 сентября/5 октября и 18/29 октября 1790 года. Ссылаясь на своего родственника, земляка Ромма, Гильерми рассказывает о том, что наставник юного Строганова устраивает для жителей Жимо «архипатриотические проповеди», публично порицает священника, возносившего молитвы за короля, убеждает слушателей, что вся власть «принадлежит Национальному собранию и только оно заслуживает их почтения и признательности». По словам Гильерми, Ромм учит крестьян: «все, что им говорилось о религии, является сплошным вздором, что их держали в сетях фанатизма и деспотизма, что они обязаны платить налоги, установленные Национальным собранием». Свою главную задачу автор доносов видел в том, чтобы предостеречь русское правительство об опасных последствиях того воспитания, которое молодой Строганов получал от своего наставника:

Насколько информация Гильерми была точна? На мой взгляд, в том, что касается общественной деятельности Ромма, ей вполне можно доверять: она подтверждается данными такого надежного источника, как письма М. Тайан. Сложнее обстоит дело со сведениями о содержании политического воспитания Павла его наставником. Вряд ли родственник Гильерми лично присутствовал на их беседах о перспективах установления в России «свободы» по французскому образцу. Однако в тесном провинциальном мирке до него вполне могли доходить отголоски подобных разговоров, тем более если те велись в присутствии третьих лиц. А такие разговоры, похоже, действительно имели место быть. Об этом косвенно свидетельствует письмо М. Тайан Ромму после отъезда Павла в Россию. Стараясь смягчить учителю горечь разлуки с учеником, Миет рисует перспективу, которая, как ей, очевидно, представлялось из бесед с дядей, была бы для того наиболее утешительна: