Когда замуж, Инка? - Лиззи Дамилула Блэкберн

– Прости! – говорим мы друг дружке, вытираем друг дружке глаза и щеки, но наши слезы льются и льются. Как давно я этого хотела!

– Хорошо, что нас никто не видит. Пускаем пузыри, как малолетки, – смешит меня Ола и шмыгает носом. – Слышала, тебя сократили. Ты как?

С глубоким вздохом я выкладываю Оле правду.

– Не переживай, – говорит она. – Я поступила бы так же. Все, что угодно, лишь бы избежать мамашиных нравоучений!

Мы опять смеемся, потом ее улыбка меркнет.

– Я такая бестолочь! – шепчет она, глядя перед собой невидящими глазами. – Джон заслуживает лучшего.

Я глажу ее по голове, не смея нарушить молчание. Наконец собираюсь с духом и говорю:

– Не пойми меня неправильно, Ола, но ты не думала обратиться к психотерапевту?

Всему свое время

Пятница

Записка 3:

Праведные будут славить Твое имя; честные будут жить в Твоем присутствии

(Псалтирь 139:14)

Записка 4:

Потрясающая женщина – это я.

Сегодня Джеки в кроссовках Adidas Superstars с белыми носками и с тремя синими полосками по бокам. Я рассказываю ей о том, как прекрасно прошла у меня неделя и как я использовала десятки записочек – заполнила их похвалами себе самой, даже переписала свое любимое стихотворение «Потрясающая женщина» Майи Энджелоу[29]. Все они висят на стене моей спальни, образуя сердечко. Еще я рассказываю о своем решении изменить карьеру. Да, я не успела к сроку в Sanctuary, но сдаваться не собираюсь. Я хочу работать в благотворительности.

– Должна сказать, – говорит Джеки, поправляя свою шаль, – на этой неделе у тебя более веселый вид.

– Спасибо! – Я сверкаю зубами.

– Теперь, если не возражаешь, – она заглядывает в свои записи, – я вернусь к тому, что ты упомянула на прошлой неделе. – Она ненадолго умолкает, я ерзаю на месте.

– Знаю, о чем речь, – говорю я со вздохом. – О том, что Феми захотелось кого-то получше, посветлее…

Джеки удобнее устраивается в кресле.

– Ты согласна начать с этого?

Я вожу пальцем по своему бедру, чувствуя на себе взгляд Джеки. Невозможно просто так признаться ей, что я думала осветлить кожу. Но Донован прав: ты получаешь от психотерапии то, что в нее вкладываешь.

– Я убеждена… – Мое горло уже щекочут слезы. – Убеждена, что до сих пор одна потому, что… недостаточно красива. Понимаете, годами… – Я роняю слезинку. – Годами я искала победительницу, избранницу судьбы моего облика – моего цвета, с моей фигурой, с моими волосами… Но я гляжу на знаменитых чернокожих мужчин и вижу: их жены и подруги не похожи на меня. – Я вытягиваю за угол носовой платок, в груди меня все громче клокочет гнев. – Будем откровенны, Джеки. Женщины на журнальных обложках обычно светлокожие, латиноамериканки или белые. В музыкальных видео они – самые желанные. Светлокожие женщины считаются самыми красивыми, и точка. Всего пару недель назад один парень прямо так мне и сказал: что он отвергает таких, как я. Знаете, какой утешительный приз он мне выдал? Что для темнокожей девушки я хорошенькая. Это меня убило, Джеки, убило! И поэтому… поэтому я решила отбелить себе кожу.

Признание вырывается из меня как звериный рык. Я зажимаю себе ладонями лицо, вся дрожу, в голос реву.

– Простите, простите… – Я вожу по щекам мятым платком, но он уже весь промок и больше не впитывает слезы. Мне на плечо ложится рука.

– Чувствовать – это правильно. – Джеки подсаживается ко мне на диван, я чувствую плечом ее голову. – Не подавляй свои чувства, дай им выход.

Я так и делаю. Я чувствую: от кончиков пальцев ног до волос на затылке. Закрываю глаза – и снова чувствую себя маленькой девочкой, ненавидящей себя еще сильнее, чем своих мучительниц-задир.

– Скажи мне… – говорит Джеки, когда я немного успокаиваюсь, и дает мне новый платок, чтобы я высморкалась. – Ты когда-нибудь чувствовала себя красивой?

Я смотрю на ковер на полу, комкая платок и уговаривая слезы высохнуть.

– Меня называл красивой мой папа, но его уже нет в живых, так что… не знаю.

Кажется, впервые в жизни я рассказываю о том, что лишилась отца, об издевательствах, о том, что при жизни отец убеждал меня, что я красивая, и что после его смерти я все время жду, что мужчины помогут мне сильнее себя полюбить.

– Видишь, ты веришь, что недостаточно красива. Это не факт, а побочный продукт твоего жизненного опыта. И истории чернокожих. Слыхала про колоризм? – Джеки приподнимает бровь. – Это заблуждение поколениями разделяет наш народ. И знаешь, что самое грустное? Оно заставило наш народ поверить в эту ложь: что чем ближе цвет кожи к белому, тем лучше сам человек. Когда произносишь это вслух, то звучит глупо. Но ложь, звучащая столетиями, способна прикидываться правдой.

Пока мы говорим, я не могу не вспоминать мать и ее помешательство на длинных волосах. Колоризм, текстуризм[30] – части одного целого.

– А твоя мать? – спрашивает Джеки, как будто читает мои мысли. Она все еще сидит рядом со мной на диване. – Ты много рассказывала об отце, а что же мать?

Я удивляю себя тем, что способна смеяться.

– Извините, просто… Отчасти причина того, что я здесь, – она. Она все время давит на меня, чтобы я вышла замуж. Но я не знаю, чего мы добьемся разговором о ней. Ее не переубедить. Она нигерийка, так что… – Я давлюсь. Каково происхождение самой Джеки? – Я не утверждаю, что все пожилые нигерийцы – упрямцы, – оговариваюсь я. – Но моя мать такая.

Джеки поощрительно улыбается.

– Ничего, я понимаю твою мысль о поколениях. Я выросла в карибской семье, поэтому сходства хватает. Но вернемся к твоей матери. Ты говорила, что не хочешь ее обсуждать, но сама начала.

Джеки очень чуткая, она все улавливает с полуслова.

– Наверное, это то, с чем я вынуждена жить.

– Но каково это – постоянный нажим, требования замужества?

– Ужасно раздражает! Простите, что повысила голос. И если бы одна моя мать… Тетя Дебби тоже давит. Хотя «давит» – не то слово. Она из сил выбивается, чтобы помочь моей личной жизни, но я все больше запутываюсь, только и всего. Я не все время с ней вижусь, поэтому могу с этим справляться… отчасти.

Джеки по своей привычке медленно кивает и, не дождавшись от меня продолжения, спрашивает:

– Думаешь, мать знает о твоих чувствах?

Я открываю рот, чтобы ответить, но не нахожу ответа. Ясное дело, мать знает. Должна знать. Хотя знает ли? Вдруг всякий раз, когда я отвергала очередного предложенного ею ухажера, она считала,