Леди, которая любила лошадей - Екатерина Лесина

— Скоро подъедут, — Нюся разом потеряла интерес. — А вы идите… маменька велела, чтобы на конюшне ждали. А с маменькою спорить…

Она скривилась и добавила.

— Точно уеду… вот завтра возьму и уеду, и пусть тут дальше без меня. А то Нюся плохая, Нюся только об одном думает… а я не хочу обо всем… и мировая революция… вот кому она нужна?

С каждым шагом к конюшне, над которой поднимался пузырь силового купола, отрезая это строение от прочих, Василиса все четче понимала: тишина и вправду неоднородна.

Она клубится.

И истончается.

Она рождает собственные звуки, которые походят на шепот. Многие, многие голоса сплетаются друг с другом, спеша рассказать, поделиться… требуя ее, Василисы, внимания. И они мешают друг другу, заглушая, порождая ту самую тяжелую тишину.

— Что-то мне… — Константин Львович остановился. — Туда не следует соваться…

— Ага, неприятненько, — согласилась Нюся. — Только… маменька велела… да и оно просто потерпеть надо. Самую малость.

— И что? Привыкну?

— Нет, помрете, — Нюся была очаровательно прямолинейна. — А мертвым оно все равно, где лежать.

— Я помню это место другим, — Алтана Александровна, казалось, не ощущала и тени неудобства. Ее сухая ладонь первой коснулась ворот. — Девочка так радовалась, когда закончилось строительство…

— Вы…

— Знаете, потом, после войны, я по глупости и наивности своей написала сестре. Очень обрадовалась, узнав, что та жива. Мне казалось, что уж теперь-то, в ситуации той, мы должны поддерживать друг друга… и у меня было чем помочь.

— Лошадьми? — тихо спросила Василиса, зная, что тишина, сплетенная из сотен чужих голосов, не позволит услышать лишнего.

Ни Марье, что не спешила переступать порог.

Ни Нюсе, которая играла со стеком, но взгляд ее был внимателен и сосредоточен.

— Ваша матушка… она ведь рассказала вам, верно? Дело не в родословной, а… в солнце, так? И в силе? В том обряде, который я видела… нужна кровь.

— Не любая, — теперь Алтана Александровна смотрела с интересом. — Только та, в которой живет солнце, древний дар неба. И я бы действительно помогла. Может, моей крови и не хватило бы, но знала я о лошадях многое. Мы бы восстановили семейное дело.

— Но она не пожелала?

— Она сказала, что я позорю ее род, что… лучше бы мне вовсе забыть о том, что я к нему принадлежала. Что она сама-то решит, как ей быть. И я отступила. Я… знала, что у нее родилась дочь не такая, как ей хотелось. И вновь написала, что готова забрать девочку на воспитание, что буду любить ее и заботиться, что сделаю все, чтобы она была счастлива.

— Вам не ответили?

— Отчего же. Мне было велено не вмешиваться в дела, которые меня не касаются. Я… продолжала наблюдать. Издали. Не из пустого любопытства, но потому как чувствовала свою ответственность. С Фимушкой мы познакомились… поздно.

— Когда она решилась уйти из дома? Вы ей помогли?

— Верно. И жалею, что не рискнула написать ей раньше. Мне показалось, что ей нужна будет помощь. И я ее предложила. Мое предложение приняли… дальше… дальше я познакомила ее с матушкой. И та пыталась учить, ибо чувствовала в Серафимушке силу, но оказалось, что силы этой недостаточно.

— Она видела лошадей, — Василиса поняла. — Видела, но… у нее не получилось их… сделать, верно? И тогда она решила, что нужно совместить два подхода. Селекцию и магию.

— Она была умной девочкой.

— А… деньги?

— Это матушкины. Она всем своим внучкам оставила, с тем, чтобы у девочек были собственные средства. На всякий случай. Она сказала, что законы белых людей не так и плохи, просто нужно уметь ими пользоваться.

— И… откуда… у нее деньги?

Алтана Александровна лукаво улыбнулась:

— У нее имелся дар. Отчего было им не воспользоваться? А далее… всегда найдутся люди, готовые платить за чудо… хорошо платить… тратила же она мало. Не привыкла к роскоши. После… ее супруг сумел удачно распорядиться капиталами, вот оно и получилось, что получилось.

— А ваша матушка…

— Умерла задолго до твоего рождения.

Жаль.

Эта женщина совершенно точно знала бы, что Василисе делать. И научила бы… и может…

— А… моя бабушка… она рано умерла… из-за дара?

— Наталья? Отнюдь. Скорее уж ей многое пришлось пережить. Во время войны и после. И я знаю, что замуж вышла она, исполняя долг перед родом. И пусть про супруга ее ничего-то плохого не слышала, но был он много старше Натальи, потому и ушел рано. Она же отдала много сил, возрождая былое могущество, меняя мир под себя, а это непросто… нет, девонька, тут не о проклятии речь, и не о даре. Дело в обыкновенном человеческом упрямстве. Мне жаль, что так вышло, но это был ее выбор.

Значит, выбор.

Война.

И жизнь потом тяжелая, о которой Василиса ничего-то не знает. Пускай… главное, что Марье не грозит уйти рано. И Настасье тоже. И это хорошо… просто замечательно.

Василиса вздохнула, а пелена, окружавшая ее, покачнулась, подалась, облепила, и показалось, что это не воздух вокруг, но незримые руки, тянутся, в надежде коснуться, украсть хоть каплю тепла.

Жизни.

— Вели им отступить.

— Я… не умею.

Шепот нарастал. Теперь тишина обернулась гулом. Так гремит река на порогах, когда тихие воды разбиваются о гранит.

— Не давай себя увлечь. Ты сильнее их, — жесткие пальцы сдавили руку, и Василиса смогла вдохнуть.

— Вася? — Марья тоже гляделась бледной. — Ты… как?

— Хреново, — ответила за нее Нюся. — И вы, княжна, не балуйте… туточки чаровать все одно не выйдет. Не любит оно того, да… чем больше магичите, тем больше силы оно сожрет.

— Все хорошо, — Василиса оперлась на дверь ближайшего денника, даже не удивившись, что и денник этот, и дверь вновь существуют. Свежее дерево было гладким.

А еще едва теплым. И тепло это успокоило.

Надо… справиться.

И она справится.

Она сумеет. И с голосами, и…

За дверью, на кипе соломы, лежали люди. Василиса узнала Акима, на лице которого одна за другой сменялись гримасы. Свернувшись калачиком тихо сопел мальчишка, только нога его слегка подергивалась. Неподвижными оставались мужчины в одинаковых серых костюмах.

— Они ведь очнутся? — спросила Василиса, отступая.

Она знала, что голоса проникают в сны.

Что место это слишком хрупкое, и оттого мир нави подбирается вплотную, что он вполне способен увлечь наивную душу, поманить мечтою, а потом…

— Не знаю. Это как маменька решит, — Нюся вздохнула. — Если б вы знали, как я от нее устала!