Темная вода - Татьяна Корсакова

Яков не отозвался. Мелькнула мысль, что уснул, вот только не уснул, а отключился. Смерть Якова точно станет милосердной. Чернов спустился по ступеням. От гипоксии его шатало из стороны в сторону, как пьяного, и, чтобы не свалиться, приходилось держаться за склизкие стены. Яков сидел на лавке, уронив голову на стол. Рядом лежали его «авиаторы», совершенно бесполезные в этом царстве вечной тьмы.

– Яков! – Чернов посветил ему в лицо и, не дождавшись ответа, попытался нащупать пульс. Пульс был. Пока еще был.

Возвращаться обратно к двери не было ни сил, ни желания. Чернов улегся на топчан. Закрыл глаза. Наверное, сначала наступит забытье, череда картинок и образов из прожитой жизни. Это если по правилам, если так, как обещают эзотерики и те, кто прошел этот путь не до самого конца. Ну и пусть! Кино перед смертью – это не самый плохой вариант. Он готов. Еще бы стук не мешал… Нет, не стук – тихий скрежет, словно бы железом по стеклу…

…Вадик открыл глаза, осмотрелся. Комната залита лунным светом. В свете этом все кажется незнакомым и призрачным. Простыня мокрая от пота, а подушка – от слез. Он плакал перед сном. Возможно, он даже плакал во сне. Днем получалось держаться. Он старался, как мог, чтобы не расстраивать бабушку. Его мутило от тошнотворного запаха сердечных капель, который за эти дни словно бы въелся в стены дома, ему хотелось выть в голос, но он держался. У бабушки он остался один. Единственный родной человек после исчезновения мамы…

Не стоило просыпаться. Не надо было вспоминать. Хотя бы несколько часов в беспамятстве и бесчувствии. Но он проснулся и вспомнил. И слезы тут же хлынули из глаз. А в окно снова постучались…

Она стояла с той стороны – белая тень на черном фоне. Стояла и смотрела прямо на Вадика черными-черными, незнакомыми глазами. Мама…

Он кубарем скатился с кровати. Наверное, даже со счастливым визгом. Ну и пусть глаза не такие! Пусть! Главное, что мама вернулась! Никто не верил, что она вернется, шептались за его спиной, смущенно отводили взгляды и тут же замолкали в его присутствии. И только Вадик продолжал надеяться.

– Мама… – Он прижался ладонями к холодному, словно инеем тронутому стеклу. – Мамочка!

– Вадик. – Она улыбалась ему с той стороны, улыбалась не весело, а грустно. На ее шее было ожерелье из цветов, желтых озерных кувшинок, а с длинных волос стекала вода. – Вадик, сыночек… Впусти меня…

Конечно, он впустит! Он так соскучился! Он устал быть взрослым! Ему нужна его мама!

Шпингалет на оконной раме заржавел и не хотел поддаваться, а Вадим от радости совсем растерялся, позабыл, что мама может войти через дверь, что ей совсем не нужно стоять вот так в темноте, прижимаясь к ледяному стеклу ладонями, царапая это стекло длинными ногтями. Тогда ему думалось, что всего лишь ногтями… Он пытался открыть окно, а она пела. Пела незнакомую, похожую на колыбельную песню. Тихо, ласково и… нетерпеливо.

У него почти получилось справиться с защелкой, когда за спиной скрипнули половицы и такой же скрипучий бабушкин голос сказал:

– Уходи, Женечка…

Бабушка положила теплые ладони Вадику на плечи, и только тогда он понял, как сильно замерз.

– Бабушка, посмотри, мама вернулась! – Он не оборачивался, боялся, что стоит ему отвести взгляд, и мама исчезнет, отступит в темноту и с темнотой этой сольется. – Бабушка, помоги мне открыть окно!

Он все еще тянулся к шпингалету, когда бабушкины пальцы на его плечах сжались, причиняя боль.

– Вадик, отойди от окна, – велела она глухим, незнакомым голосом. – Отойди, внучок. Это не мама…

– Да как же не мама? – Он злился, пытался вырваться, но бабушка держала крепко. Он и подумать не мог, что в ней еще осталась такая сила. – Это же мама! Неужели ты не видишь?!

– Женечка… – Бабушка встала между ним и окном, своим грузным телом отгородив его от мамы. – Доченька, уходи. Христом богом тебя молю, не трогай его!

– Он мой сын! – От маминого крика зазвенели хрустальные бокалы в буфете. – Дай мне войти! Пусти меня к моему сыну!!!

Вадик вырвался, юркнув под беспомощно раскинутые бабушкины руки, кинулся к окну, прижался к стеклу ладонями и носом, как маленький.

– Мамочка, что с тобой? – Он уже начал понимать. Осознание чего-то страшного и непоправимого просачивалось в него, как просачивалась сквозь щели в подоконнике холодная озерная вода. А по маминым щекам, белым как мел, текли слезы. Или это тоже была озерная вода? Тонкие, полупрозрачные руки потянулись к ожерелью из кувшинок, сминая, кромсая лепестки, расцарапывая черными когтями белую шею. Там, под ожерельем из кувшинок, виднелся рубец, багровый, страшный рубец, как у висельника… Вадик зажмурился.

– Женя! Ты пугаешь его, Женя! Ты пугаешь своего мальчика!

Если бы не бабушкин крик, он бы, наверное, потерял сознание, но крик этот помог ему устоять, удержаться на ногах, смотреть и запоминать.

Черноты в маминых глазах на мгновение стало чуть меньше. И черных когтей больше не было, и страшного рубца на белой шее. Мама замерла, глядя на него одновременно с тоской и нежностью, а потом отступила от окна и растворилась в темноте. Теперь уже закричал он, страшным, нечеловеческим криком закричал и бросился к двери, чтобы догнать, чтобы остановить.

Бабушка его не пустила, обхватила сзади, крепко-крепко прижала к себе, зашептала на ухо что-то успокаивающее. Она не отпускала его от себя до рассвета, а утром, когда Вадик уже почти обессилел от слез и крика, велела:

– Одевайся!

Она привела его к запретному озеру. Темная вода – так его называли все загоринские мальчишки. Никому из них не разрешалось ходить к Темной воде, потому что здесь жила ведьма. Вот к ведьме бабушка его и привела…

Дом оказался светлым и уютным, совсем нестрашным. На просторной террасе, прямо на досках, в обнимку с огромной собакой сидела девочка. Она была еще совсем маленькая, при обычных обстоятельствах Вадик даже не обратил бы на такую мелюзгу внимания, но после минувшей ночи мир казался ему болезненно ярким и болезненно острым. Таким острым, что об него можно легко порезаться. На девочке было красное платье в белый горох, точно такое же, как на кукле, что лежала тут же на полу. Ее светлые волосы были заплетены в две смешные тонкие косички, а глаза казались зелеными-зелеными, как приозерная трава. Она смотрела на Вадика очень внимательно, смотрела и молчала. Он тоже молчал. Он больше не хотел разговаривать. Он хотел обратно в свою комнату. Там бы он дождался ночи, дождался маму…

Собака тоже смотрела на них с бабушкой очень внимательно, переминалась с лапы на лапу, со стуком била по деревянным доскам длинным, в шишках репея хвостом. Собака нравилась Вадику куда больше девчонки с косичками. Понравилась бы… если бы прошлая ночь не перевернула всю его жизнь с ног на голову.

– Здравствуй, Нина, – сказала бабушка. Она снова защищала Вадика своим телом. Только на сей раз не от мамы, а от собаки. – Где Силична?