Темная вода - Татьяна Корсакова

На террасе чего-то не хватало. Чего-то или кого-то. Вадик не мог вспомнить, но в груди почему-то родилось саднящее, как старая рана, чувство потери. Наверное, это потому, что мама ушла и не вернулась…

– Мало времени. Очень мало времени, – сказала старуха, а потом вдруг схватила Вадима за плечи, встряхнула с невиданной силой и рявкнула: – Очнись, парень! Кажется, там кто-то есть…

…Солнечный день разом ухнул в темноту, которую подсветил невыносимо яркий луч света. Над Черновым нависал Яков, тряс за плечи. Совсем не так крепко, как показалось, совсем не с такой силой. У Якова почти не осталось сил. Впрочем, как и у него самого…

– Там кто-то есть, – сказал Яков сбивающимся, свистящим шепотом. – Кто-то ходит вокруг землянки.

Соображать и двигаться пока не получалось. То ли от слишком страшных воспоминаний. То ли от слишком густого воздуха. От того, что от воздуха осталось… Чернов закрыл глаза, борясь с дурнотой и прислушиваясь.

Шаги… Тяжелые, быстрые, словно тот, кто был снаружи, особо не таился. Чернов глянул на часы. Половина двенадцатого ночи. Вернулся Лютый? Или это какой-то случайный заблудившийся в ночи путник?

– Эй!!! – из последних сил заорал Яков. – Эй, люди! Мы здесь!!!

Вот только не люди… Снаружи был не человек.

Человек не станет скакать по крыше землянки, мягко пружиня четырьмя лапами по толстой моховой подушке, царапая когтями почти столетние бревна. Человеческое горло никогда не сможет породить такой жуткий, до костей вымораживающий звук…

– Тихо, – велел Чернов шепотом. – Это не…

Яков все понял сам. В бледном свете экрана мобильника лицо его казалось похожим на погребальную маску: такое же белое, с причудливой и страшной игрой света и тени. Никто не придет их спасать. Все гораздо хуже. Это Сущь, огнеглазый зверь, вышел на охоту. Пришел по их следам по их души…

Бревенчатые стены землянки содрогнулись сначала от рыка, а потом от удара. В наступившей следом тишине вдруг раздался странный хлопок, словно выбило пробку из бутылки шампанского. Только не пробку из бутылки, а деревянный клин из вентиляционного окошка.

Если бы Чернову сказали, что воздух можно пить жадными и ненасытными глотками, он бы не поверил. Чтобы поверить в такое, надо сначала почти умереть от удушья, а потом почуять тончайшее дуновение, податься ему навстречу всем своим обессилевшим телом, сделать глоток еще не свежего, но уже воздуха.

Они дышали и ни о чем не думали. Возвращение жизни было таким прохладно-упоительным, что они даже перестали бояться, потянулись к вентиляционному окошку, как тянутся к солнцу слабые ростки. Тянулись бы и дальше, помогая друг другу взгромоздиться на лавку, чтобы стать поближе к бревенчатому потолку, если бы слабый лунный свет вдруг снова не померк. В слуховое оконце протиснулась когтистая лапа, слепо зашарила в темноте. Так кот пытается сунуть лапу в мышиную нору, чтобы поймать зазевавшуюся мышь.

Его реакции и сил хватило, чтобы дернуть Якова на себя, подальше от лапы. Тот с тихим стоном упал на земляной пол и завозился в темноте. Чернов знал, что он делает. Яков ищет ружье. Уже нашел. Заряжает…

А лапа исчезла, и в оконце снова хлынул свежий воздух, только их уже не обмануть. Сущь, огнеглазый зверь, не откажется так легко от добычи. Сущь не откажется, а они не сдадутся.

Долго, очень долго ничего не происходило. В наступившей тишине они слышали свое сбивчивое дыхание, слышали шум ветра и крики ночных птиц. Кажется, они даже начали видеть звезды в узкой прорехе окна. Целый хоровод холодных белых звезд. И в самом центре этого хоровода то вспыхивала, то гасла кроваво-красная звезда. Сущь, огнеглазый зверь, смотрел на них сверху, изучал.

– Стреляй, – сказал Чернов одними только губами.

В темноте он скорее почувствовал, чем увидел, как Яков вскинул ружье. Сущь, огнеглазый зверь, тоже почувствовал. За мгновение до того, как прозвучал выстрел…

* * *

Если день казался бесконечным, то ночь наступила внезапно, рухнула черной птицей на землю, раскинула крылья, закрывая небо. Нина, кажется, тоже рухнула, потому что обнаружила себя на полу в кухне. Рядом лежали юла и ружье. Первая уже бесполезная, второе жизненно необходимое.

Она вспомнила! Вспомнила все в малейших подробностях. Потайная дверца ее памяти теперь была открыта нараспашку. Поток страшных воспоминаний сорвал ее с петель и сшиб Нину с ног. Ей требовалось время, чтобы привыкнуть и смириться с тем, что она узнала. Нет, с тем, что она вспомнила! Вот только времени у нее не осталось. За ней и Темкой придут сегодня ночью. И если она не предпримет меры, если не впустит в себя то, чему противилась все это время, то история двадцатилетней давности повторится. Кое-что уже повторилось. Не здесь, а за тысячу километров от Темной воды.

…Тогда Нина думала лишь об одном: чтобы не закричать и криком своим не напугать играющего в детской комнате Темку. Темка ни о чем не должен знать. Он не должен слышать и уж тем более видеть того, что с ней делали…

…Ей казалось, что жизнь изменится, стоит ей только уйти от Игоря. Да, тяжело. Да, денег будет не хватать. Но она как-нибудь справится. Как-нибудь научится жить по-новому, потому что жить по-старому она больше не могла.

Они не были расписаны. Игорь никогда не предлагал, а Нина не настаивала. Ей и так было хорошо. Первые три года: год до рождения Темки и два года после. А потом выяснилось, что Темка особенный, не такой, как все, и никогда таким, как все, не станет. Потом вдруг выяснилось, что это ее вина, потому что в роду у Игоря все были «нормальными». Ничего такого не случалось в их роду. Правильные гены, чистая кровь. Про гены и чистую кровь Игорь заговорил, когда Теме исполнилось два с половиной года.

– Посмотри на меня, малая! – Он сидел на кухне и прямо из сковородки ел жареную картошку. Нина даже не успела достать тарелки, чтобы накрыть на стол. – Посмотри! – сказал и нахмурился. В его взгляде больше не было любви – одно только глухое раздражение. Наверное, именно в этот момент Нина решила, что им с Темой нужно уходить. – Видишь? – Он согнул руку в локте, поиграл накачанным, татуированным бицепсом. – Видишь? Я нормальный. И вот тут, – указательным пальцем он постучал себя по лбу, – у меня полный порядок. У меня, у бати моего, у малого.

Малым Игорь называл Стаса, своего младшего брата. Наверное, только он один так его и называл, потому что остальные, те, кто не был членом «нормальной» семьи, называли его Янычаром. Может, из-за узкого смуглого лица. Может, из-за ярости, что постоянно кипела на дне его черных глаз. Может, из-за пути, который он себе выбрал. Они оба выбрали: старший и младший брат. Это был темный и, как позднее выяснилось, опасный путь.

– Все у нас будет тип-топ, малая! – любил повторять Игорь. Тогда, еще до рождения Темы, он по-настоящему любил Нину. Любил, защищал и баловал. Он был старше и опытнее. Он знал жизнь, а она знала только его одного. Тогда ей этого хватало. – Держись меня, малая! И все будет зашибись!