Тяжелый понедельник - Санджай Гупта

Что касается аортита, воспаления аорты, то боль в груди и обморочные состояния укладывались в диагноз третьей стадии аортита, но анамнез не подтверждал диагноз. У Марджори не было в анамнезе ни травм, ни инфекций. Она прожила в счастливом браке двадцать лет и возмутилась, когда врач спросил ее, не болела ли она гонореей, сифилисом или герпесом. Не болела она ни туберкулезом, ни гепатитом. Резидент измерил давление на обеих руках. Большая разница говорила бы об окклюзии артерий. Но разницы не было.

В анамнезе у Гонсалвиш были аллергия и приступы бронхиальной астмы, но это не имело никакого отношения к ее текущему состоянию.

Все это поставило резидента в тупик. Поступлений было много, и он отложил решение диагностической загадки, занявшись другими больными.

Марджори Гонсалвиш поступила в больницу в полночь с нормальной температурой, но к утру ее начало лихорадить. В восемь часов температура подскочила до 38,3, а к вечеру поднялась до 39,4 градуса.

Хуже того, начали прибавляться новые симптомы. Боль стала разлитой, к ней присоединился зуд. Появились отеки под глазами.

Сдавая дежурство, резидент высказал предположение об аллергии. Сменивший его резидент, доктор Эдуардо Торрес, решил заняться дифференциальной диагностикой, для чего назначил развернутый клинический анализ крови. У Гонсалвиш оказалось повышенным число эозинофилов на фоне общего лейкоцитоза. В совокупности с лихорадкой повышение числа эозинофилов, этих окрашенных в оранжево-розовый цвет клеток, могло говорить о вирусной инфекции. Но что это за вирус? Герпес и гепатит были исключены.

Виллануэва выходил из кафетерия, когда его остановил Торрес и спросил, чем, по его мнению, может страдать миссис Гонсалвиш. С ходу ответить на этот вопрос Виллануэва не смог. Кроме того, у него тоже разболелся желудок, и он думал о том, как бы освободить его от соуса и овсянки. Он посоветовал Торресу позвонить доктору Значит-Так.

— Этот парень — ходячая энциклопедия, — добавил Виллануэва.

Когда Значит-Так, он же Кауфман, подошел к постели больной, ее голос уже превратился в едва слышный хрип. В коридоре Торрес рассказал Кауфману, что исключил болезнь Кушинга и ряд других болезней, и спросил, не видел ли тот аллергических реакций с подобной симптоматикой. Значит-Так промолчал. Через стеклянную дверь он внимательно смотрел на Гонсалвиш, которая неподвижно, как покойник, лежала на кровати, сложив на груди руки. Кауфман смотрел долго. Потом он подошел к больной, присел рядом с ней на корточки и проговорил ей в ухо:

— Значит, так, миссис Гонсалвиш, скажите мне, вы любите готовить?

Торрес решил, что Значит-Так не в своем уме.

— Да, — прохрипела в ответ Гонсалвиш.

— Делаете языковую колбасу, чорисо?

Гонсалвиш попыталась улыбнуться.

— Да, — сказала она.

— Спасибо.

Кауфман вышел из палаты. Обескураженный Торрес последовал за ним.

— Это трихинеллез, — сказал Значит-Так. — Посмотрите на порезы на ее пальцах. Моя мать всегда резала себе пальцы, когда готовила. Должно быть, она пробовала на соль и перец сырую свинину во время готовки.

Трихинеллы, живущие в сыром мясе, и стали причиной заражения. Виллануэва стоял неподалеку и, улыбнувшись, вскинул брови, словно хотел сказать: «Я же говорил, что он догадается!» Внезапно, один за другим, раздались три сигнала. Все трое потянулись за пейджерами и увидели на дисплеях один и тот же незнакомый номер.

Уже темнело, когда Тина закрывала входную дверь бесплатной клиники и запирала ее на засов. Она была одна. Обычно они уходили вместе с Дешоном, но сегодня он ушел раньше, так как у него заболела двенадцатилетняя дочь. Жена Дешона работала ночным портье в гостинице Энн-Арбора и уходила на работу за час до того, как возвращался домой муж. Девочка обычно проводила этот час одна, но сегодня Тина настояла, чтобы Дешон ушел домой раньше.

Тина укладывала ключи в сумочку, когда кто-то сильно ударил ее в левый глаз. Она даже не успела понять, что это был за удар. Ей показалось, что у нее в голове что-то взорвалось. Повернув голову, она увидела того человека в армейском камуфляже. — Я же сказал, что вернусь, сука, — услышала Тина. Она потеряла сознание до того, как упала на тротуар и не чувствовала сыпавшихся на нее ударов и пинков, не чувствовала, как бейсбольная бита опускается на ее голову, грудь, живот.

Мишель упаковала вещи и сложила их в багажник, забив его до отказа. Все, что не могло влезть в багажник, она оставила на месте — фикус, вешалку… Она решила проехать на машине прямо из Мичигана до Луизианы. По навигатору выходило, что поездка займет около восемнадцати с половиной часов. Немного времени надо будет добавить на отдых и сон. И тут пригодится закалка резидентуры. Она привыкла не спать ночами, держась на кофеине и адреналине. Кофеин — не проблема. Мишель взяла с собой большой термос кофе с цикорием. Что же до адреналина, то ей хватит и своего. Ее ожидало долгое и томительное путешествие. Сначала она поедет к югу, до Форт-Уэйна, потом повернет на запад, к Сент-Луису, а оттуда снова на юг, через Миссури, Арканзас, Теннесси, Миссисипи в Луизиану. Чтобы скрасить путь длиной в тысячу двести миль, Мишель сунула под солнцезащитный козырек компакт-диски с любимыми мелодиями. Всю дорогу, сколько сможет, она будет подпевать им во всю силу легких — лишь бы отвлечься от того, что случилось в больнице, и не думать, что ждет ее впереди.

Мишель уже сворачивала на трассу Интерстейт-94, когда вспомнила еще об одном деле, и развернула машину.

Через десять минут она, притормозив, подъехала ко входу в бесплатную клинику. Свет в окнах не горел. «Я опоздала», — с горечью подумала Мишель. Она уже собралась уезжать, когда заметила тело, лежавшее у входа. Наверное, какой-нибудь бездомный бродяжка решил прикорнуть на ступеньках крыльца. Но что-то не соответствовало этой картине, и Мишель некоторое время не могла понять, что именно. Она снова присмотрелась к лежащей фигуре. Да, наверное, этот бедолага ждет открытия клиники. Внезапно у Мишель перехватило дыхание. Она увидела туфли на высоком каблуке и мгновенно их узнала. Собственно, она увидела их еще издалека — и подсознательно узнала эти туфли и их владелицу.

Мишель резко остановила машину и, не закрыв дверь, подбежала к распростертому на тротуаре телу.

— Боже милостивый! Если бы Мишель не знала, кто это, она не узнала бы свою наставницу, единственного человека в Челси, который пытался ее защитить, когда рушилась ее медицинская карьера. Лицо Тины было изуродовано до неузнаваемости. Глаза заплыли. Кровоточили разбитые губы. Нос был сломан. Это только то, что увидела Мишель. Она быстро оценила состояние. Грудь не поднималась — наверное, были сломаны ребра. Мишель пощупала пульс — пульса не было. Она схватилась за сотовый телефон, набрала 911, включила громкую связь и начала непрямой массаж сердца.

Парамедики стремительно вкатили носилки в дверь приемного отделения. Следом бежала Мишель. В приемном собралась вся больница. Некоторые плакали, и все затаили дыхание, увидев безжизненное тело Тины Риджуэй. Первым к носилкам подбежал Виллануэва. Ужасный вид друга и коллеги на мгновение парализовал его, но он, взяв себя в руки, тотчас начал работать. Сняв с Тины пневматическое одеяло, прорычал «Седьмой!» — и парамедики бегом покатили каталку в бокс. За ними кинулись Сэнфорд и Моника. В бокс вошел Тай Вильсон.