Закон ответного удара - Сергей Самаров

…Скрип двери и полоса яркого, наотмашь ударившего сбоку света. Кто-то вошел в дом. Слава среагировал, но не пожелал показать это. Лучше сначала сориентироваться, понять ситуацию, и только потом пусть видят, что ты жив и соображаешь.

Вошедших было несколько человек. Разговаривали по-своему. Обращались, похоже, к одному, а он изредка отвечал односложными, мягкими фразами. Убедительными фразами.

Подошли ближе, продолжая разговаривать.

Вот вперед выступил один, встал вплотную, горной вершиной возвышаясь над лежащим. Опять вспомнилась картина – госпиталь-морг – и не захотелось так же распроститься с жизнью, так же беспомощно, как и те раненые. Ну, хотя бы ногами пошевелить мог, так со всей скопившейся от боли злостью пнул бы подошедшего. Хоть таким малозначительным ударом – пусть мальчишество! – постоял бы за себя. Но ноги не шевелились, так же как и руки. Только глазами водить можно было. И смотреть в небо сквозь фонарь потолка опостылело. Он не боится смерти, он – капитан Макаров – не боится даже пыток и мучений. И что бы они ни делали, они ни звука от него не услышат, ни стона… Хрен вам!

И он посмотрел прямо в глаза подошедшему. Со зрением, черт его совсем возьми, что-то стало… Сразу сфокусировать взгляд после долгого рассматривания неба сквозь пыльный потолочный фонарь Слава не мог. А когда все же взгляд его с болью, с натугой собрался, когда сконцентрировался и связался с мыслью, он понял, что над ним стоит Нурали.

– Капитан, – на отвратительно плохом русском языке, совсем не так, как накануне, обратился Нурали к Славе, как к человеку совершенно постороннему, едва знакомому, но в то же время в его голосе чувствовались и восточная мудрость, и понимание, сопереживание физической и, может быть, нравственной боли, – я выпросил вашу жизнь у командира Ахмат-Саида. Мне было интересно беседовать с вами там, у костра. И я хотел бы продолжить беседу. Я хотел бы долго с вами беседовать. Если вы не против…

Затуманенный мозг Славы долго концентрировался на мысли. И одновременно совершенно другим каким-то умом, другой стороной сознания он слышал и понимал, что рядом стоят еще чужие и злобные люди, и кто-то еще там же, с ними рядом, стоит и говорит, переводит русские слова Нурали этим другим. А они слушают и одобрительно кивают. Слава словно бы видел, как они кивают, хотя они и стояли у него за затылком и в действительности он видеть их не мог.

Наконец он собрался с мыслями и понял, что Нурали не раскрыт, что Нурали не потерял своего авторитета и влияния и пытается вытащить и его, Макарова, из беды. Поддержка, возможная помощь пришли так неожиданно и как раз в момент, когда он совсем не надеялся остаться в живых, а только настраивался не унизить свои погоны перед моджахедами, собрать все силы и стиснуть зубы, чтобы умереть достойно. И это так растрогало капитана, что он потерял сознание…

* * *

После нескольких залпов напалмовыми ракетами на вершине ближайшего холма, похоже, не осталось никого в живых. Дым еще не рассеялся, но ракетоносцы не прекращали барражирование, делали там круг за кругом, высматривая очередные жертвы. Пять или шесть раз с борта хлестанули пулеметные очереди. Скорее всего, стреляли для острастки, потому что разобрать в черном дыму действительную цель было просто невозможно. И при этом гул от пламени на вершине достигал даже подножия, напоминая звуком отдаленное гудение проходящего скорого большегрузного поезда.

Тем временем транспортный вертолет сделал еще один круг над заросшей кустарником поляной, куда стремительно убежал майор Лисовский. Согрин махнул рукой, показывая направление, и сам двинулся к месту предполагаемой посадки. Сейчас, когда операция подошла, по сути, к концу, почувствовалась накопившаяся за эти дни усталость, которую он раньше просто не имел права позволить себе признать. И с другими происходит то же самое, Игорь хорошо понимал это. Он видел, как тяжело парни идут на поляну.

А Сохно при этом нес на руках почти безголовое тело маленького вьетнамского капитана. Своих – а Тан, несмотря на многие неувязки и несовпадение взглядов на эту войну, все же оставался своим – оставлять на поле боя не полагается.

Кордебалет идет, оглядываясь, словно потерял что-то. И его состояние Игорь понял. Это у Шурика первая операция. И ему еще не совсем верится, что все кончилось. Это поле боя надолго останется в его памяти.

Макаров один, пожалуй, выглядит энергичным и неуставшим. И дело тут не только в его верблюжьей выносливости, хотя и она не последнюю роль играет. Просто Слава зол, словно совковую лопату углей из горящего костра заглотил. Он стягивает с ладони бинты, насквозь пропитанные кровью, и бесконечно матерится. Кровотечение не останавливается – значит, повреждены сосуды.

Игорь догоняет его.

– Каким штыком-то тебя?

– Штурмовая винтовка.

– Это легче… У нее язык узкий. Нашим бы всю ладонь разворотили.

– Легче было бы – мать их! – если бы я вместе со штыком винтовку из его рук не вывернул. Штык в ладони торчит, а я выворачиваю…

– Знаешь закон – не подставляй!

– Со спины ударить хотел. Патроны у него кончились. Вовремя я обернулся и только что и успел ладонь подставить и в сторону штык отвести.

– Скоро до дома доберемся. Потерпи…

Слава снял старый бинт, и тоненькая струйка крови забила фонтаном чуть не на полметра.

– Мать ее!

Он стал быстро наматывать приготовленный заранее свежий бинт. Но и этот сразу стал пропитываться кровью.

– Завяжи, – попросил Слава командира.

Игорь завязал концы бинта, а сам Макаров достал из брючного большого накладного кармана штык от американской штурмовой винтовки. Узкое длинное лезвие по сравнению со штык-ножом автомата Калашникова выглядит очень хрупким и не совсем серьезным. Но наш штык многоцелевой, а американский используется только как колющее оружие. Причем сами американцы никогда не воюют с примкнутыми штыками. Вьетнамцы же их почему-то любят.

– На память оставил…

– Спрячь подальше такую память, – сказал Игорь и покачал головой. – Раненый спецназовец – спецназовец наполовину.

Этой истине его учил опытный участник многих операций капитан Севастьянов, в отдельной мобильной группе которого Игорь служил, пока не дали ему под команду свою группу.

Макаров посмотрел на свежий бинт, сразу же переставший быть свежим – такое сильное было кровотечение, и опять заматерился, а Игорь поспешил догнать остальных.

Первым в вертолет, как и день назад, пытался забраться Лисовский, но Игорь снова грубо оттолкнул его.

– В чем дело? – в голосе майора опять послышались брезгливые и властные нотки.

Игорь не ответил и кивнул Сохно. Толик подал в дверь тело капитана Тана. Маленького вьетнамца сразу же завернули в брезент, чтобы кровь и мозги не стекали на пол. Только после этого быстро посадили всю группу и в середине ее майора, все еще негласно давая понять, что он под арестом. Майор рвался сходить к пилотам – должно быть, обстановку хотел выяснить, – но тяжелая ладонь Сохно легла ему на плечо и мрачный голос прокричал на самое ухо, перекрывая шум винтов: