Улица милосердия - Дженнифер Хей

как какой-то парень ссыт в кусты – мясистый, как фрикаделька, чувак с бритой головой. Тот стряхнул, застегнулся, и вдруг его дернуло обернуться. Тогда Тимми увидел, что на парне была форма.

Позабыв об осторожности, он рванул обратно к «Сивику». Ему надо было использовать время. Он вылетел с парковки. Неподалеку стояла другая машина с заведенным движком – новенький «Додж Чарджер», черный с замысловатой антенной.

Он дул травку рядом с писающим копом из Джорджии.

В «Сивике» стояла духота и таращило травкой. Въезжая на шоссе, Тимми обнаружил, что у него больше не открываются окна. Если не считать заднего окна с пассажирской стороны, которое открывалось сантиметров на восемь, он был запечатан наглухо.

ОН ПРОЕХАЛ КИЛОМЕТРОВ ПЯТНАДЦАТЬ, прежде чем заметил в зеркало голубые огни. Он съехал в карман и замер в ожидании, утопая в поту.

Коп вышел из своей «Шевроле Тахо». Это был тот же лысый чувак, которого он видел за заправкой, местный легавый. Тот знаком приказал Тимми опустить стекло.

– Я не могу, – сказал Тимми.

Коп, похоже, его не услышал.

– Я не могу, – повторил он на этот раз громче. Как показать пантомимой «У меня не работают стеклоподъемники»? Он поднял руки, изобразив беспомощность.

Позже он понял, что этот жест его спас. Коп рефлекторно уже потянулся к оружию.

Тимми сидел не шевелясь, держа руки на виду, пока коп не открыл водительскую дверцу.

– Будьте добры выйти из машины, сэр.

Мир полнится знаками.

Это случилось много лет назад, в начале девяностых, где-то на севере Невады. Виктор Прайн перевозил груз из Инди в Сакраменто, опережая график на полдня, когда вдруг заметил у шоссе билборд.

ЕЖЕГОДНАЯ ВЫСТАВКА БОЕПРИПАСОВ И АМУНИЦИИ

ВСЕ ВИДЫ ОРУЖИЯ

Выставочный зал, когда он его нашел, оказался низеньким бункером размером с ангар. О том, кто построил его у этого пустынного участка дороги между Рено и Виннемуккой и с какой целью, Виктор не особенно задумывался. Похожее на пещеру строение, казалось, появилось посреди пустыря случайно, словно упало с неба.

Внутри он прошелся по периметру. Первым человеком, которого он встретил, оказался высокий парень с грубым, словно отесанным топором лицом, в пустынном камуфляже. Парню было около двадцати пяти.

Он протянул Виктору визитку.

– Это ты? – спросил Виктор, вглядываясь в карточку. – Лон… Харучи?

Парень пристально на него посмотрел, как будто пытаясь понять, не издевается ли над ним этот старик.

– Я что, по-твоему, выгляжу как человек, которого зовут Хориучи?

Виктор рассмеялся, а парень даже не улыбнулся. Он смотрел уверенно и непоколебимо.

– Серьезно, мужик, это имя тебе совсем ничего не говорит?

– А должно? – спросил Виктор.

– Лон Хориучи – агент вашего правительства, содержащегося на ваши же налоги. Двадцать второго августа он пристрелил гражданку Америки на ее частной территории, когда она держала на руках своего ребенка. Хор-и-учи, – повторил он, четко выговаривая каждый слог. – Запомни это имя.

На голове у парня был свежий ежик, волосы скошены коротко, как вельвет.

– Где ты служил, сынок? – спросил Виктор.

– В Персидском заливе, сэр. – Он говорил чеканно, как солдат, с выученным отсутствием всякой интонации.

Виктор протянул руку.

– Спасибо за службу. Спорю, ты хорошо там справился.

– Я делал свою работу. – У парня был хват, как у турникета. Казалось, он целиком был сделан из кости.

Виктор изучил визитку.

– Зачем ты мне ее дал?

– Я даю их всем. Граждане должны знать, на что способно это правительство. Я полагаю, рано или поздно кто-то решится что-то с этим сделать.

Виктору понадобилась пара секунд, чтобы понять смысл.

– Это адрес того парня?

– Утвердительно.

Оба подчеркнуто замолчали, Виктор глянул через плечо на карточный стол.

– Что еще у тебя есть?

Парень протянул наклейку на бампер: КОГДА ОРУЖИЕ БУДЕТ ВНЕ ЗАКОНА, Я БУДУ ВНЕ ЗАКОНА.

Виктор тут же ее вернул.

– Дружище, я с тобой. Я горячо разделяю твои чувства, но у меня есть судимость, и я тебе сразу скажу, я такое на машину не повешу.

Он никогда больше не видел того парня, хотя временами ему верилось, что он встречал много таких, как он: молодых, только что отслуживших ребят, пытающихся вспомнить, как работает гражданский мир, если они вообще когда-либо это знали. В этом заключался параллакс среднего возраста – отчасти лень, отчасти слепота. В любой ситуации ты полагал, что все это уже видел.

Что-то витало в воздухе.

Месяцы или даже годы спустя, когда в Оклахома-сити прогремели взрывы, Виктор был в дороге. На семьдесят шестой стоянке для грузовиков недалеко от Спукейна он увидел по телевизору фотографию задержанного. Тогда-то он понял, как ошибался. Тот парень на оружейной выставке был не похож ни на кого из тех, кого он знал.

Тима Маквея уже давно не было в живых, его умертвили смертельной инъекцией. В федеральной тюрьме Терре-Хот штата Индиана от него избавились как от бешеной собаки. Иногда, в неожиданные моменты Виктор вспоминал о нем. Сидя в одиночестве в своем подвале, перебирая припасы в ожидании, когда говно полетит на вентилятор, он иногда чувствовал, что за ним кто-то наблюдает.

Вечером в понедельник в начале апреля, как только он отправил Энтони очередное сообщение, он тут же испытал знакомое ощущение присутствия над и позади себя какого-то невидимого наблюдателя. То был момент просветления. Тогда он отчетливо осознал, как бы он выглядел в глазах такого мужчины, как Маквей, который, несмотря на его ошибки, умер «в сапогах». Тим Маквей остался солдатом до конца. А Виктор Прайн был стариком, который щурится в монитор.

Он встал с кресла, спустился в подвал и снял с крючка свою тревожную сумку. Она была набита всякими ненужными вещами, бесполезными в городском пространстве. Виктор выбросил оттуда таблетки для очистки воды, спрей, отпугивающий медведей, непромокаемое пончо. Так внутри оказалось достаточно места для карты Бостона, «кольта», кобуры, коробки с патронами и горстки кабельных стяжек. Понадобится ли ему что-нибудь из этого набора, предугадать было сложно.

С первыми лучами солнца он отправился в путь, пристроив на пассажирском сиденье тревожную сумку. Под сиденьем была припрятана винтовка Мосина. Глядя на то, как удаляется хижина в зеркале заднего вида, он задавался вопросом, вернется ли он туда.

ВИКТОР ПРАЙН В ДОРОГЕ.

Это была его естественная среда обитания; жизнь, для которой он был создан. Он не припоминал, чтобы выбирал ее. Он задумался о вождении. Не его ли имели в виду люди, когда говорили о счастье? Он не то чтобы чувствовал себя счастливым. Но он чувствовал себя абсолютно расслабленно.

Тридцать лет за рулем. На дороге его одиночество казалось в порядке вещей. Только сейчас он, лишившийся своего грузовика и