Инженю - Александр Дюма

— Я ничего не объясняю, — проворчал Ретиф, — я лишь повторяю, что господин Кристиан развратник, раз он тебя целовал.

— О, простите, я тоже целовала его, — воскликнула девушка, — но ведь я не развратница, отец!

Неподражаемая интонация, с какой были произнесены эти слова, растопила гнев романиста: он почувствовал, что должен снова собрать свое хладнокровие и хитрить с этой бесподобной невинностью.

— Тогда, дитя мое, мне остается сказать тебе лишь одно, — прибавил он.

— Говорите, отец, я слушаю вас.

— Если господин Кристиан не развратник и любит тебя с чистыми намерениями, он, несмотря на то что я его выгнал, вернется.

— Конечно, я в этом уверена!

— Ну, а если не вернется…

Ретиф с нерешительности замолчал, ибо почувствовал, что совершает дурной поступок.

— И что будет, если он не вернется? — спросила Инженю, нахмурив брови.

— Если он не вернется, поверишь ли ты, наконец, что ошиблась в отношении него и что он из каприза или по распущенности лишь покушался на твою добродетель?

— Отец!

— Поверишь ли ты в это?

— Конечно!

— Признай же свою ошибку! Ведь ты, поистине, пугаешь меня своим упрямством: ты кажешься мне женщиной без сердца.

— Неужели? — улыбнулась девушка.

— Отвечай.

— Ну что же, я признаюсь, что, если господин Кристиан не вернется, это сильно меня удивит.

— Ха-ха! Это тебя только удивит. Ты слишком добра! ,

— Это также вызовет у меня подозрения в отношении него!

— Подозрения в том, что он, как и господин Оже, был подослан принцем.

— Нет, в это я никогда не поверю! — возразила Инженю.

— Но в чем же будут состоять эти подозрения?

— В том, что вы отсоветовали ему приходить сюда, что вы его запугали, что вы помешали ему любить меня так, как он того хотел.

— И как же он того хотел?

— Откуда мне знать? Может быть, он не хотел на мне жениться.

— О, я снова узнаю мою дочь! — обрадовался Ретиф. — Прекрасно, хочешь, я заключу с тобой пари?

— Отец, пожалуйста, не шутите, — с очевидной мукой на лице попросила Инженю, — вы огорчаете меня.

Но Ретиф не слушал ее или не хотел слушать.

— Держу пари, что через две недели, нет, двух недель мало… — продолжал он, — держу пари, что и через месяц господин Кристиан больше не появится.

— Почему он не придет именно через месяц? — спросила Инженю, снова попав в уязвимое место Ретифа. — Почему, если он перестанет приходить сюда, это должно произойти через две недели или через месяц? Почему не навсегда?

— Я говорю месяц, как ты понимаешь, в том смысле, как если бы я сказал через полгода, год, как если бы я сказал, что никогда, — смутившись, пояснил Ретиф. — Откуда мне это знать?

— Ну что ж, значит, я хитрее вас, отец! — воскликнула Инженю.

— Ты?

— Да, я.

— Но что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, — повторила Инженю, — что, если Кристиан не придет через месяц, значит, он не вернется никогда.

— Разумеется.

— Но я хочу еще прибавить, что, если он не придет завтра, значит он не придет и через месяц.

— Прекрасно, милая, замечательно! — воскликнул Ретиф, обрадованный тем, что Инженю разделяет его мнение.

«Через месяц произойдет так много событий, — подумал романист, — что они заставят Кристиана забыть Инженю или Инженю забыть Кристиана!»

Этот почтенный писатель, великий Гомер героев любви, строил свои расчеты, не принимая во внимание молодость, которая побеждает судьбу, и пренебрегая судьбой, которая почти всегда покровительствует молодости.

Поскольку Инженю была уверена, что сегодня вечером или завтра, вблизи или издали ей предстоит снова увидеть Кристиана, лицо девушки вновь приняло спокойное выражение и она стала ждать.

Ретиф, запыхавшись от этой ожесточенной схватки с дочерью, пошел набирать свои «Ночи Парижа».

Оже, известный нам участник долгого разговора, о котором мы рассказывали, дал немало обещаний господину графу д'Артуа и обрушил множество угроз на Ретифа де ла Бретона.

Теперь надо было выполнять первые и осуществлять вторые.

Однако в угрозах и обещаниях он зашел дальше, чем мог позволить себе зайти в действительности.

Что касается обещаний, то мы видели результат его попытки, предпринятой в отношении Ретифа де ла Бретона.

Что касается угроз, то времена несколько изменились; королевские приказы об аресте уже не добывались столь легко, как во времена г-на де Сартина; Людовик XVI, человек честный, обнаруживал поползновения быть человеком справедливым; ему еще иногда случалось позволить себе отправить писателя в тюрьму Сен-Лазар или в Бастилию, как это было с Бомарше, но король, по крайней мере, желал, чтобы этот писатель совершил какую-нибудь провинность или сделал бы вид, будто он совершил ее.

Вот почему не было возможности добиться королевского приказа на арест Ретифа де ла Бретона. Основание для ареста, заключающееся в том, что отец не захотел дать согласие опозорить свою дочь, Людовик XV счел бы вполне достаточным, но Людовик XVI признал бы его никуда не годным.

Ретиф хорошо это предвидел, когда храбро принял объявленную ему Оже войну. Поэтому тот стал следить за Инженю.

Эта слежка добрую неделю не давала возможности проявиться всем способностям сыщика, что были присущи г-ну Оже.

Это вывело Оже из себя! Господин граф д'Артуа дал ему только две недели — кстати, лишь столько времени Оже у него и просил.

Ретиф больше не расставался с дочерью; вместе с ней он садился у окна и, когда Оже появлялся на одном или другом конце улицы, иронически ему улыбался или с насмешливым видом кивал головой.

Обнаруженный таким образом, Меркурий его светлости графа д'Артуа в бешенстве удалялся.

Принятые Ретифом меры предосторожности распространялись и на мельчайшие пустяки.

Ни одна булка хлеба, ни один кулек из бакалейной лавки не проникал в дом писателя без тщательного осмотра. Ретиф сам придумывал за противника военные хитрости, чтобы иметь удовольствие их разоблачать.

Когда он с Инженю выходил из дома, то превращался в неусыпного стража, казалось имеющего в полах своего двадцатилетней давности сюртука больше глаз, чем их было на всем теле Аргуса, шпиона царицы богов.

Оже, который днем и ночью преследовал Инженю, в конце концов изнемог от усталости.