Инженю - Александр Дюма

Вследствие этого Ретиф постепенно замедлил свою работу и, сжав губы, жестикулировал правой рукой, изредка произнося: «Гм-гм!»; он решил выяснить, как ему быть с любовью Инженю и с человеком, что был предметом этой любви.

Потому он снова пришел к дочери; она в глубокой задумчивости сидела у окна, обрывая серебристые листья ломоноса, стебель которого дрожал за окном под первым легким ветерком осени.

Ретиф пододвинул стул и сел рядом с Инженю, заранее вооружившись для предстоящей беседы с ней всеми средствами своей дипломатии.

— Душа моя, — обратился он к ней (так Ретиф называл дочь), — значит, ты понимаешь, что такое любовь, поскольку сию минуту сказала мне, что любишь другого?

Инженю устремила на романиста большие голубые глаза, потом с улыбкой ответила:

— Думаю, что да, отец.

— Но откуда ты знаешь о любви? Кто мог тебя этому научить?

— Во-первых, отец, вы забываете, что сами очень часто читали мне отрывки из ваших книг.

— Ну и что?

— А то, что в ваших книгах всегда есть любовь.

— Это верно, — согласился Ретиф, — но я выбираю лучшие отрывки, чтобы читать тебе.

— Лучшие? — спросила Инженю.

— То есть самые невинные, — пояснил Ретиф.

— Разве любовь не всегда бывает невинной? — заметила Инженю с очаровательной наивностью, в которой не было ничего притворного.

— Прелестно! Прелестно! — воскликнул Ретиф. — Постой, дочь моя, я запишу эту фразу: она ведь служит соответствием твоей фразы «Я люблю другого» и вносит в нее поправку.

И, подняв с пола обрывок бумаги, он карандашом записал на нем фразу Инженю; эта бумажка прибавилась к сотням подобного рода заметок, хранящихся в его просторном кармане, откуда Ретиф извлекал их по мере надобности.

Инженю тем временем по-прежнему пребывала в задумчивости.

— Ты сказала: «Во-первых, отец», — продолжал Ретиф. — Следовательно, есть и «во-вторых»?

— Я не совсем вас понимаю.

— Я хочу сказать, что ты узнала о существовании любви не только из моих книг.

Инженю улыбалась, но хранила молчание.

— Пусть так! — сказал Ретиф. — Где и каким образом ты убедилась, что любишь?

— Я не знала, люблю ли я, отец, но, встретившись с человеком, который мне не понравился, сразу догадалась, что мое сердце принадлежит другому.

— А ты встретилась с человеком, не понравившимся тебе?

— Да, отец.

— Когда?

— В вечер перестрелки.

— И кто это был?

— Красивый молодой мужчина.

— Каких лет?

— Лет двадцати шести-двадцати семи.

— Ну ты же мне об этом не рассказывала, дитя мое! — воскликнул Ретиф,

— Конечно, рассказывала, отец; по-моему, я говорила вам, что, потеряв вас и заблудившись на перекрестках, я, дрожа от страха, приняла руку незнакомца, проводившего меня до дома.

— Увы! Увы! Как много красивых молодых людей вмешивается в наши домашние дела, бедная моя Инженю!

— Я в этом не виновата, отец, — простодушно возразила девушка.

— Да, конечно, дитя мое, это не твоя вина… Ты говоришь это был красивый мужчина лет двадцати шести-двадцати семи? Щегольски одетый?

— Очень щегольски, отец.

— Это он! У него красивые глаза, он высокий, худой… И у него чуть отвисшая нижняя губа?

— Не могу вам этого сказать.

— Постарайся вспомнить.

— По-моему, да.

— Это принц!

— Ах, возможно! — воскликнула Инженю.

— Почему возможно?

— Потому что он, успокаивая меня, — я боялась человека, который шел за нами, — сказал: «Не пугайтесь, это мой человек!»

— Всюду козни! Ловушки! — вскричал Ретиф. — Горе мне! В моем доме нет больше покоя… О сильные мира сего, о народ, о свобода!.. Ну, хорошо, теперь, когда ты мне сказала о том, кто тебе не нравится, скажи мне о том, кто тебе нравится.

— Но вы прекрасно знаете того, кого я люблю, отец.

— Неважно, назови мне еще раз его имя.

— Это господин Кристиан.

— Я в этом не сомневался, — пробормотал Ретиф и склонил голову на грудь.

Несчастный романист, в самом деле, оказался в большом затруднении, не зная, как сделать так, чтобы едва зародившийся роман дочери пошел по тому пути, на который Ретиф желал его направить.

Он снова попал в то положение, в каком оказался на набережной, когда молодой человек упал на землю, то есть когда никак не мог решить, рассказать или нет Инженю о том несчастье, что случилось с ее возлюбленным.

Дурное чувство взяло верх, как почти всегда бывает у мужчины, когда он задумывается: Ретиф, подобно всем отцам, слегка ревновал дочь; он обходился с ней как с героиней, созданной собственным воображением; он не хотел, чтобы его дочь, которой он дал имя Инженю, перестала быть воплощением простодушия, ибо это разрушило бы его драматические литературные комбинации и испортило бы тот образец, над которым он каждый день работал, создавая своим пером этакие головки Грёза.

Он предпочел ни о чем не говорить. Признаться, что Кристиан ранен, означало усилить интерес, а следовательно, и любовь, что питала к юноше Инженю; наоборот, оставить Инженю в неведении означало заронить в ее сердце сомнения.

— Увы, господин Кристиан… — начал он.

— В чем дело? — спросила девушка с той осторожной сухостью, которая предвещала в будущем, лет через пятнадцать, тридцатилетнюю жену, непоколебимо преданную добродетели. — Что вы имеете против господина Кристиана?

— То, что он лжец, — продолжал Ретиф.

— Он?

— То, что этот мужчина, подобно всем прочим, стремится соблазнить тебя.

— Почему вы так говорите?

— Потому, что господин Кристиан уверял тебя, будто он рабочий, не правда ли?

— Да.

— Никакой он не рабочий.

— Я это знаю.

— Как!? Ты знаешь?

— Да, это легко понять.

— И ты поняла?

— Сразу же… И что из этого следует?

Эти с такой горечью сказанные слова задели Ретифа.

— Как что следует? — спросил он.

— Конечно, что из этого следует? — с той же твердостью повторила Инженю.

— Следует то, — ответил романист, — что мы подумаем, сможет ли мадемуазель Инженю Ретиф де ла Бретон, отказывающая в любви принцу, принять любовь негодяя-пажа.