Инженю - Александр Дюма

— Сударь, — сказал Ретиф, — занимайтесь, пожалуйста, тем, что вас касается.

— Именно это я и делаю.

— Как это понять?

— Да, меня касается, чтобы мадемуазель Инженю, будучи красивой, стала элегантной, и ни на ком, я уверяю вас, не будет так хорошо сидеть шелковое платье, когда она будет идти по улице в сопровождении лакея!

— Возможно, но я отказываюсь.

— Это глупо!.. Почему вы отказываетесь?

— Прежде всего потому, сударь, что вы меня оскорбляете, и я швырнул бы вам в лицо эту горсть свинцовых литер, не будь у меня недостатка в букве Т… Но я сейчас позову Инженю, и пусть она сама вам ответит.

— Не стоит, ибо это будет еще глупее. Если вы ее позовете, держу пари, что я сумею ее убедить.

— Как вы смеете? Вы хотите развратить мое дитя? — вскричал Ретиф.

— А для чего, черт побери, вы думаете я дал себе труд прийти к вам?

— О ужас! — сделав жест, исполненный театрального величия, вздохнул романист.

— Прежде всего потому, что вельможа, от чьего имени я говорю, очень мил, — продолжал Оже.

— Тогда это не господин граф Прованский, — простодушно заметил Ретиф.

— Не будем говорить об этом.

— Нет, сударь, напротив, будем! Что скажет мой друг господин Мерсье, объявивший меня самым добродетельным из людей?

— Ну что ж, согласен! Давайте поговорим немного об этом господине Мерсье! Вот еще один так называемый моралист — человек, который ничего не щадит, считает, что господин Расин и господин Депрео загубили французскую поэзию, а сам сочиняет трагедии в прозе! Кстати, вы читали его последнее произведение, добродетельнейший сударь? Это «Карл Второй, король Англии, в некоем месте»! Тут уж ничего не скажешь! Черт побери, сударь, вы, должно быть рады иметь своим другом господина Мерсье, и я очень завидую вашей радости!

— Господин Оже!

— Вы правы, наш разговор — это дело, и дело серьезное, а посему не будем прибегать к той риторической фигуре, которая именуется иронией; впрочем, дорогой господин Ретиф, задумайтесь хорошенько: ведь я пришел по-доброму просить вас согласиться на то, на что вполне можно было у вас не спрашивать разрешения.

— Как так?

— А вот так, очень просто… Я не говорю вам, что я пришел по поручению вельможи, то есть человека всесильного; пожелай мой вельможа отнять у вас дочь, и вы убедились бы, требуется ли для этого ваше разрешение!

Услышав эти опрометчивые и опрометчиво сказанные слова, Ретиф сорвал с головы свою бархатную ермолку и, топча ее ногами в порыве гнева, вскричал:

— Отнять у меня мою дочь!? Пусть только посмеют! О разодетые сеньоры, вельможи, о угнетатели и тираны!

— Успокойтесь, дорогой господин Ретиф, успокойтесь, — насмешливо заговорил Оже, — вы впадаете в общие места: все это было сказано и написано сотни раз, начиная с Ювенала и кончая Жан Жаком Руссо, начиная с Дидро и кончая Тацитом. Берегитесь, дорогой господин Ретиф, берегитесь!

— Я позову на помощь соседей! — вскричал Ретиф.

— А мы арестуем вас как нарушителя общественного спокойствия.

— Я напишу памфлет против вельможи.

— А мы отправим вас в Бастилию.

— Когда-нибудь я выйду из Бастилии и тогда…

— Полноте! Вы старый, а Бастилия переживет вас.

— Как знать, — ответил Ретиф таким тоном, который заставил Оже вздрогнуть.

— Значит, вы отказываетесь пойти на то, чего домогались наши знатные вельможи во времена нашего возлюбленного короля Людовика Пятнадцатого.

— Я ведь не знатный вельможа!

— Итак, вы предпочитаете, чтобы ваша дочь досталась первому встречному хаму, вместо того чтобы отдать ее вельможе?

— «Жена угольщика достойна большего уважения, нежели любовница принца».

— Это известно, — возразил Оже, — но разве Руссо, когда он написал эту фразу в книге, посвященной госпоже де Помпадур, не был тем, кем он часто бывал, — чудовищно грубым, глупым и мрачным животным?! Ну, а с вами случится вот что: женой принца ваша дочь не станет, а будет любовницей жалкого угольщика.

— Прочь, искуситель!

— Все это пустые фразы! Поверьте же, спросите об этом вашу дочь: ведь если не я, то другой обольстит вашу дочь, и клянусь вам, с меньшей для нее выгодой. Итак, я подвожу итог: предлагаю вельможу, всемогущество вельможи, богатства этого вельможи, личные достоинства вышеназванного вельможи, способные пленить юную особу без того, чтобы я приложил к этому руки и даже вопреки вам; это тайна, надежность, счастье без огласки! Одним словом, сплошная выгода без сожалений и неприятностей, защита для ваших произведений, которым больше не будет грозить риск быть сожженными рукой палача, пенсионы, награды, теплые местечки… К примеру, если вам нравится путешествовать…

— Ничего из этого мне не нравится! Вы слышите, господин сводник?

— Черт возьми! Вы очень несговорчивы! Чего же вы хотите?

— Я хочу, чтобы моя дочь честно вышла замуж.

— Именно к этому мы и придем по усыпанной цветами дороге.

— Ну-ну! — промолвил Ретиф.

— Никаких «ну-ну»! Ваша дочь выйдет замуж, в этом я даю вам слово.

— Как?! Неужели моя дочь выйдет замуж после того, как вельможа ее обесчестит?

— Почему вы по-прежнему пользуетесь этим нелепым словом?

— Я пользуюсь им потому, что лишь оно выражает мою мысль.

— Бросьте, милостивый государь! Это свидетельствует о том, что ваша мысль почти столь же нелепа, как и само слово. Милости принца крови оказывают честь, а не бесчестят — вы слышите? — таких девушек, как мадемуазель Инженю. Итак, тот, кто не сочтет за честь взять в жены вашу безродную и нищую дочь, будет весьма польщен на ней жениться после того, как она будет обласкана блестящим общением с сильным мира сего и получит, по крайней мере, тридцать тысяч полновесных ливров приданого… Отвечайте же! Не затыкайте уши, подобно спутникам Улисса, не желавшим слышать пение сирен. Знайте же, милостивый государь, что во время царствования нашего возлюбленного короля Людовика Пятнадцатого папаши и мамаши не желали слышать никакого другого пения, кроме этого, и прекрасно к нему привыкли. Это вам говорю я, кто видел в руках господина Лебеля, — в свои молодые годы я имел честь его знать, и он дал мне первые советы насчет того, как вести себя в жизни, — кто сам видел письма дворян и кавалеров ордена Святого Людовика, просивших его как о великой милости допустить их дочерей в приятный монастырь, именуемый Оленьим парком, и у них было лишь одно опасение: как бы их дочери не оказались недостаточно красивыми, чтобы быть туда принятыми. Но вам нечего бояться за мадемуазель Инженю: она очаровательна.