Анук, mon amour… - Виктория Платова

– Только то, что означают.

– Почему вам было особенно интересно? Не простоинтересно – особенно?

– Вы опять хватаете меня за язык.

– Хватаю. И обещаю тебе, что намотаю его на руку, еслиты не прекратишь играть со мной в эти чертовы словесные игры… Ладно… Это ведькасалось только одной вашей коллекции, Гаэтано. Только «Завтраков с Руфусом».Не думаю, что вас волновало мнение Ги об этой… Ингеборг Густаффсон…

– Да. Это касалось только «Завтраков с Руфусом».

– Почему? Потому что все изображенные модели были…мертвы?

– Я не буду отвечать…

– Потому что они были мертвы?

– Да.

– А Ги…

– Ги знал толк в мертвых, Бланшар. Не считайте менясумасшедшим.

– Я не считаю вас сумасшедшим. Почему вы решили, что Гизнает толк в мертвых? Он часто имел с ними дело?

– Нет… Не знаю. Это трудно объяснить…

– Ваш приятель Руфус Кассовиц тоже имеет дело смертвыми.

– Здесь совсем другое. Они с Руфусом как будто смотрелина мертвых с разной стороны… Не с разных точек – с разной стороны. И несчитайте меня сумасшедшим. Мне просто иногда казалось, что и сам Ги… не вполне…жив.

– Это еще что такое?

– Так и думал… Это мои собственные ощущения. Фантазиихудожника.

– Вы часто разговаривали о смерти?

– Почти не разговаривали.

– Он что, походил на зомби? Живого мертвеца? А на видтакой цветущий парень…

– Нет. Вы же знаете, что нет…

– Тогда в чем было дело?

– Иногда у него менялся цвет глаз.

– Он носит контактные линзы?

– Не думаю. Эти изменения были мимолетны… Так,несколько секунд… Не больше. И черты лица как будто теряли четкость. Как этоиногда случается с умершими…

– Вот уж действительно – фантазии художника.

– Я понимаю вас, Бланшар. И я хорошо помню июльпрошлого года. И не только семнадцатое. За несколько дней до моего визита вморг я снимал в городе. Иногда я ищу новые сюжеты для фотографий прямо наулицах.

– Хорошее дело.

– Да… Так вот, недалеко от центра я наткнулся на одиндовольно любопытный сюжетец. Какой-то парень стоял у витрины магазина и пялилсявнутрь. Мне хорошо было видно его отражение в стекле. Ракурс не то чтобыоригинальный, меня, скорее, поразило его лицо…

– Что же такое в нем было?

Таких лиц сейчас почти нет… Но если поднять старыежурнальные подшивки… датированные, скажем, шестидесятыми… Только там можнонарыть парочку таких лиц. Парочку, не больше. Ощущение времени – вот что в нихважно. Парень был в самых обыкновенных джинсах и черной футболке, так что лицоказалось просто приставленным, как будто совместили два временных пласта…

– Именно это вы посчитали самым интересным?

– Именно это. Мне показалось, что он ждет, когда егодевушка закончит работу.

– Там была еще и девушка?

– Девушки я не видел, отсвечивала витрина. Но так ждутименно девушку. Парень выглядел влюбленным.

– Влюбленным?

– Влюбленным по уши. Плевать ему было на всесексуальные революции, это точно. Длинные волосы, круглые очки, лента на лбу…Колоритный тип.

– Вы его сфотографировали?

– Конечно. Я сделал четыре снимка.

– А он?

– Он даже не заметил этого. Он был слишком поглощеножиданием. Да и времени это заняло немного. Минуту от силы.

– Что было потом?

– Ничего. Я отщелкал парня и двинулся дальше. Снялгруппу африканцев, они торговали зеленью… Впрочем, это неважно. Самоеудивительное случилось вечером, когда я стал проявлять пленку.

– Пленка оказалась засвеченной?

– Нет, с пленкой все было в порядке. Не в порядкеоказалось с парнем. На всех четырех снимках. Понимаете, Бланшар… Того парня,который так поразил меня, на фотографиях просто не существовало.

Занятно. Но что-то же там существовало?

– Другой человек.

– Не пудрите мне мозги, Гаэтано.

– Другой человек. Те же джинсы и та же черная футболка.Только человек другой. Другое лицо в отражении.

– Так не бывает.

– Я тоже думал, что не бывает. Я сделал кучу снимков стех четырех негативов. И везде было одно и то же.

– Другой, хе-хе, человек.

– Но и это не самое странное.

– Ну-ка, подождите. Налейте мне вина и подождите.

– Самым странным было то, что я сразу узнал этогочеловека.

– И кто это был? Стоп-стоп… Я сам попробую угадать.

– Валяйте.

– Только не говорите мне, что это был чертов Ги.

– Да. Это был Ги. В джинсах и черной футболке. Давайтезакроем эту тему, Бланшар. Мне до сих пор не по себе.

– Что же так переживать? А если вы и видели Ги? Если выего и сфотографировали?

– Я не сумасшедший. Я фотограф и до сих не жаловался наглаза. Там, у витрины, был другой. А на фотографии получился Ги.

– И вы ничего не рассказали ему об этом случае?

– Рассказал.

– И что? Как он отреагировал?

– Никак. Он просто посмотрел на меня и ничего несказал. Он просто посмотрел. Как смотрят в окно.

– …Зачем я сюда вернулся? Чтобы наполнить бокал Линн.

Бутылка мадеры все еще на месте, но стоит вовсе не там, гдея ее оставил, чуть-чуть левее, к тому же при ближайшем рассмотренииоказывается, что это не совсем та бутылка.

Вернее, совсем не та.

Если верить этикетке, слегка подпорченной временем, сейчас яимею дело не с мадерой, а с сухим вином, где-то я уже слышал это название:«Puligny Montrachet».

Интересно, когда Линн успела подменить вино и состаритьрозы?.. Лучше не зацикливаться на этом, нежно шепчет мне инстинктсамосохранения, плесни винишка в змеиную пасть и отваливай по-скорому. Ноотвалить по-скорому удается не сразу, в самый последний момент взгляд мойцепляется за странную надпись, сделанную кем-то на журнальном столике:

Carpe Daim.

Я готов смириться и с мертвыми розами, и с пересохшимиглотками банок, и даже с невесть откуда взявшимся вином; я готов смириться совсем, из чего состоит причудливый мир Линн, но надпись – это слишком. Онасделана второпях, пальцем по пыльной поверхности стола, не слишком надежноеместо для послания, стереть его не составит никакого труда. Но мне почему-токажется, что и самой надписи не составит никакого труда возникнуть снова.Неважно как, неважно где, следующее ее воплощение может быть самым неожиданным,выложенным из продолговатых семян тмина, например. Или из речной гальки. Или издетских кубиков, с вишенкой и пустыней (буквы «с» и «d» соответственно, причемпустыня на крошечном квадратике изображена именно такой, какой представлял ееlieutenant, приятель Линн, до того как отправился в Алжир: силуэт бархана,силуэт верблюда, «La vie en jaune»[46]). С последним, девятым посчету кубиком тоже не должно возникнуть никаких проблем, mort, смерть; причемсмерть изображена именно такой, какой представлял ее lieutenant уже послеАлжира, – отрезанная голова феллаха с членом, заткнутым в рот.