Герои Смуты - Вячеслав Козляков

Создавшееся первоначально нижегородско-смоленское «ядро» ополчения уже не стало решать, как прежде, одни локальные задачи. В Нижнем Новгороде задумались о судьбе всего Московского государства. Первые «программные» грамоты от имени земского совета во главе с воеводами князем Дмитрием Пожарским и Иваном Биркиным и дьяком Василием Юдиным (но не Кузьмой Мининым!) сохранились в списках; указан только год их создания — 120-й (1611/12). П. Г. Любомиров датировал их началом декабря 1611 года. Не в последнюю очередь на его датировку повлияло упоминание о посольстве в Казань из Нижнего Новгорода воеводы Ивана Ивановича Биркина, чье имя упоминается в составе первоначального земского совета рядом с именем князя Дмитрия Михайловича Пожарского. В двадцатых числах декабря Биркин был в селе Мурашкине. Но в это же время в Нижнем Новгороде собираются «для земского совета» старосты, целовальники и лучшие люди из того же Мурашкина и других крупных нижегородских вотчин. Поэтому поездку Ивана Биркина можно вполне связать и со сбором доходов, и с организацией «совета» в Нижнем. Еще 15 января 1612 года в Казани выдавались ввозные грамоты «по указу Великого Росийского Московского государства и всее земли бояр» — титул воевод Первого ополчения. Если в это время воевода Иван Биркин был там, то он должен был санкционировать подобные распоряжения[441]. Гораздо убедительнее осторожная датировка С. Ф. Платонова, считавшего, что первые нижегородские грамоты появились не позднее начала февраля 1612 года[442].

Что же услышала «вся земля» из Нижнего Новгорода? Во-первых, обращение от необычного городового совета, куда вошли не местные духовные власти и воеводы, а набранные на службу люди, действовавшие совместно с нижегородским посадом: «Дмитрей Пожарской, Иван Биркин, Василей Юдин, и дворяня и дети боярские Нижнево Новагорода, и смолняня, и дорогобуженя, и вязмичи, (и) иных многих городов дворяня и дети боярские, и головы литовские и стрелецкие, и лит-ва, и немцы, и земьские старосты, и таможенные головы, и все посацкие люди Нижнево Новагорода, и стрелцы, и пушкари, и затинщики, и всякие служилые и жилецкие люди челом бьют». В грамоте излагалась история создания Первого ополчения, рассказывалось о разорении «до основанья» «царственного преименитого града» Москвы, говорилось о сведении с патриаршего престола «необоримого столпа и твердого адаманта святейшаго Ермогена». В Нижнем напоминали о том, что и так уже было известно во всей стране («и вам то самим извесно»): как распалось прежнее ополчение. Правда, как писал И. Е. Забелин, не всё упиралось в народное чувство негодования по поводу гибели Прокофия Ляпунова (о его смерти ничего не сказано). О причинах разъезда дворян и детей боярских из подмосковных полков говорилось так: «…иные от бедности, а иные от казачья грабежу и налогу». В полном соответствии с призывами патриарха Гермогена (и даже дословно повторяя их) нижегородцы обвиняли оставшихся под Москвой ратных людей, не называя по именам ни Трубецкого, ни Заруцкого: «А как дворяня и дети боярские из под Москвы розъехались, и для временные сладости, грабежей и похищенья многие покушаютца, чтоб пане Маринке з законопреступным сыном ее быти на Московском государстве или ложным вором, антихристовым предотечам, чтоб им волю отца своего сатаны исполнити и грабежам бы, и блуду, и иным неподобным Богом ненавидимым делам не престати». Протестуя против этого, в Нижнем Новгороде все-таки главной причиной выступления называли необходимость оказания помощи «верховым городам» в борьбе с литовскими людьми.

Ближайшими «верховыми» считались города, лежавшие вверх по Волге, — Кострома и Ярославль. В конце января к ним действительно опасно приблизились передовые отряды фуражиров войска гетмана Карла Ходкевича. Вполне возможно, что существовали планы захвата этих городов польско-литовскими отрядами. 25—26 января 1612 года в Переславль-Залесский, Кострому и Ярославль были посланы грамоты московской Боярской думы, подписанные семью боярами: князем Федором Ивановичем Мстиславским, князем Иваном Семеновичем Куракиным, князем Борисом Михайловичем Лыковым, Федором Ивановичем Шереметевым, Иваном Никитичем Романовым, Михаилом Александровичем Нагим и князем Андреем Васильевичем Трубецким (за него подписывался боярин Михаил Нагой), окольничими и думными дьяками. Смысл этих грамот состоял в том, чтобы побудить упомянутые города к отказу от поддержки Ивана Заруцкого и подмосковных полков. Сидевшие в Москве бояре ссылались на посольство боярина князя Юрия Никитича Трубецкого, писавшего «з большого сойму, с совету всее Польские и Литовские земли», что королевич Владислав будет отпущен в Московское государство, а король Сигизмунд III проводит его до Смоленска «своею королевскою парсуною, со многою конною и пешею ратью». До этого времени костромичам и ярославцам предлагалось «сослатися» «о добром деле» с «наивышшим гетманом Великого княжества Литовского Карлом Хоткеевичем и с нами бояры к Москве»[443].

Другими словами, городам снова пытались навязать уже полностью скомпрометированную программу летнего договора 1610 года с гетманом Станиславом Жолкевским. Между тем и в Ярославле, и в Костроме предпочли присоединиться не к Москве, а к Нижнему Новгороду. Хотя очень показательно, что боярские грамоты ничего не знают о деятельности там Минина и Пожарского. Вскоре слухи о нижегородском движении достигли столицы, и «ошибка» была исправлена. В связи с «собранием в Нижнем ратных людей», по сообщению «Нового летописца», патриарху Гермогену было предложено написать, чтобы они «не ходили под Московское государство». Патриарх отказался, и «оттоле начата его морити гладом и умориша ево гладною смертью»[444]. Замученный «литовскими людьми», патриарх Гермоген скончался 17 февраля 1612 года[445].