Защищая Джейкоба - Уильям Лэндей

В округе Мидлсекс судьи на каждый отдельно взятый процесс назначались якобы случайным образом. На деле же в существование подобной лотереи никто не верил. Громкие дела раз за разом попадали на рассмотрение к одним и тем же нескольким судьям. Счастливцами, которым доставались выигрышные билетики, по какому-то невероятному стечению обстоятельств оказывались исключительно местные звезды первой величины – из тех, кто хорошо знал, на какие рычаги надо нажимать, чтобы получить заветный ангажемент, и никогда этим не брезговал. Впрочем, никто не роптал. Пытаться идти наперекор устоявшимся порядкам все равно что плевать против ветра, к тому же эти эгоистичные самовыдвиженцы, пожалуй, были в подобных процессах очень даже к месту. Для того чтобы удерживать в узде противоборствующие стороны в зале суда, требуется здоровая доля эгоизма. Не стоит забывать и о шоу: для громких дел нужны звездные личности.

Потому назначение судьей по делу Джейкоба Бертона Френча не стало для меня неожиданностью. Все ожидали, что это будет он. Все: от чопорных продавщиц в кафетерии и слабоумных уборщиков до мышей, которые бегали по панелям подвесных потолков, знали, что если в зале суда ожидаются телекамеры, значит на судейской скамье будет Берт Френч. Он был практически единственным судьей, чье лицо узнавала широкая публика, поскольку частенько мелькал в выпусках местных новостей с комментариями по правовым вопросам. Камера его любила. Живьем в его облике проскальзывало некоторое комическое сходство с карикатурным полковником Блимпом – обладателем бочкообразного торса, не вполне твердо держащегося на коротеньких тощих ножках, – однако же в роли говорящей головы на экране телевизора он производил впечатление обнадеживающей основательности, какую мы так любим видеть в наших судьях. Высказывался он в однозначной манере, без всех этих «с одной стороны, с другой стороны». В то же самое время в нем не было ни капли претенциозности, он никогда не позволял себе ни погрешить против истины, ни выступить с провокационным заявлением, чтобы раздуть ажиотаж, который так любят на телевидении. Напротив, у него была манера с серьезным видом устремить взгляд в камеру и, дернув своим квадратным подбородком, произнести что-то вроде «закон не допускает (того или этого)». Так что едва ли можно было винить зрителей в том, что они думали: «Если бы закон мог говорить, он звучал бы именно так».

Для адвокатов, которые собирались посплетничать по утрам перед первым заседанием или за ланчем в «Синнабоне» на фуд-корте «Галереи», этот суровый образ бескомпромиссного служителя Фемиды был чистой воды актерством. Человек, который на публике изображал живое воплощение закона, считали они, в реальности был искателем славы, интеллектуальным легковесом, а в зале суда – еще и мелочным тираном, что, если вдуматься, и делало его идеальным воплощением закона.

Разумеется, к тому времени, когда начался суд над Джейком, мне было плевать с высокой колокольни на слабости судьи Френча. Важен был лишь исход игры, и тут назначение Берта Френча было нам на руку. Он был консерватором и едва ли повелся бы на новомодные юридические теории про ген убийцы. Не менее важно было и то, что он относился к разряду тех судей, которым нравилось испытывать адвокатов на прочность. Он обладал прямо-таки убийственным чутьем на любую слабость позиции или неуверенность и обожал мучить мямлящих, неподготовленных адвокатов. Выставить Нила Лоджудиса против такого человека было все равно что размахивать красной тряпкой перед быком, и Линн Канаван совершила ошибку, не подумав об этом в таком важном деле. Впрочем, а что ей еще оставалось? Поручить процесс мне она не могла.

Так все и началось.

Однако первое, что появилось, – как это нередко бывает с вещами, которых слишком напряженно и долго ждешь, – это ощущение обманутых ожиданий. Мы ждали на переполненной галерке зала 12В. Стрелка часов миновала девять, девять пятнадцать, подобралась к девяти тридцати. Джонатан сидел рядом с нами; задержка, похоже, ничуть его не нервировала. Несколько раз он подходил к секретарю, но неизменно получал ответ, что у них какие-то проблемы с установкой телекамеры, сигнал которой должен был транслироваться на несколько новостных телеканалов сразу, включая канал «Суд ТВ». Потом мы подождали еще немного, пока инструктировали затребованное нами расширенное жюри. Джонатан доложил обо всем этом нам, потом раскрыл свою «Нью-Йорк таймс» и принялся невозмутимо читать.

В передней части зала женщина по имени Мэри Макквейд перебирала какие-то бумажки; затем она с удовлетворенным видом поднялась и, сложив руки на груди, обвела зал взглядом. Мы с Мэри всегда отлично ладили. Я прилагал к этому целенаправленные усилия. Судебные секретари охраняют подступы к судьям, поэтому с ними лучше дружить. Мэри в особенности наслаждалась опосредованным престижем своей должности, близостью к власти. И, по правде говоря, свою работу посредника между грозным судьей Френчем и адвокатами, вечно пытающимися выцыганить для себя какие-нибудь преимущества, делала на совесть. Слово «бюрократ» имеет негативную окраску, но без бюрократических процедур, как ни крути, не обойтись, а для того, чтобы они работали, нужны хорошие бюрократы. Мэри определенно не испытывала потребности извиняться за свое место в этой системе. Она носила дорогие очки в стильных оправах и добротные костюмы, словно хотела тем самым отмежеваться от сброда в других залах.

В кресле у дальней стены восседал пристав, в чьи обязанности входило следить за порядком в зале суда, необъятного размера толстяк по имени Эрни Зинелли. Эрни было шестьдесят с хвостиком лет, а весил он триста с хвостиком фунтов, и, боюсь, если бы в зале суда в самом деле приключились какие-нибудь беспорядки, бедолагу хватил бы удар. Его присутствие в качестве исполнителя воли судьи было чисто символическим, как и судейский молоток. Но я любил Эрни. За многие годы он проникся ко мне доверием и, не стесняясь в выражениях, делился со мной своим мнением как о подсудимых, обыкновенно крайне неодобрительным, так и о судьях с адвокатами, высказываясь лишь немногим более положительным.

В то утро оба моих коллеги держались так, как будто едва меня знали. Мэри время от времени бросала взгляд в мою сторону, но ничто в выражении ее лица не наводило на мысль о том, что она когда-либо видела меня раньше. Эрни отважился улыбнуться мне краешком губ. Похоже, они опасались, как бы кто-нибудь не счел любой дружеский жест адресованным Джейкобу, который сидел рядом со мной, а не мне. У меня даже возникло подозрение, что они получили указание нас игнорировать. А может, просто решили, что я переметнулся на другую сторону.

Когда без малого в десять судья наконец уселся на свою скамью, мы все уже одеревенели от сидения.

Эрни выкрикнул знакомое: «Встать, суд идет!» – и все поднялись. Джейкоб как-то сразу засуетился, и мы с его матерью одновременно положили руки ему на спину каждый со своей стороны, чтобы приободрить.

Объявили номер дела, Джонатан сделал знак Джейкобу, они оба зашли за барьер и заняли свои места за столом защиты, как им предстояло делать каждое утро на протяжении последующих двух недель.