Писатели и стукачи - Владимир Алексеевич Колганов

Что удивительно, даже в распространённых в те времена доносах на коллег встречались строки, которыми в иных обстоятельствах их авторы вполне могли гордиться. В феврале 1940 года секретари Союза писателей Фадеев и Кирпотин доносили в ЦК о неблагополучном положении в журналах «Литературный критик» и «Литературное обозрение». Их руководители, в том числе Елена Усиевич, обвинялись в поддержке явлений, «выражающих разбитое буржуазное сопротивление социализму». И вместе с обвинениями в этом письме вдруг обнаруживаются слова, совсем не предназначенные для доноса:

«Наиболее талантливым среди писателей, не удовлетворяющихся одними лишь гуманистическими обобщениями, а ищущих жизненных, конкретных и трудных, часто трагических форм развития, является у нас Андрей Платонов».

Сначала подумалось, что галлюцинация. Но нет, всё объясняется довольно просто – фраза эта принадлежит Елене Усиевич и приведена в письме в качестве доказательства того, будто в редакциях журналов сидят враги советской власти. Конечно, журнал «Литературный критик» был закрыт, но я хотел обратить внимание вовсе не на это. Вот так правдивые слова могут превратиться в аргумент для проведения репрессий.

С 1942 года Платонов в качестве спецкорра работает в газете «Красная звезда», пишет фронтовые очерки и повести. Однако и здесь его пытаются достать. В «Правде» появляется критическая статья по поводу повести «Оборона Семигорья». Но если прежде не нравились мысли и характеры героев, то здесь претензии в другом – будто бы повесть написана отвратительным языком. Стиль автора не устроил критиков и через год, когда вышел сборник его рассказов. В принципе, в этих статьях нет ничего противоестественного – литература не может существовать без критики, а вкусам каждого критика невозможно угодить. Проблема в том, что «Правда» была органом ЦК, и это значит, что товарищи, ответственные за чистоту писательских рядов, оказались недовольны творчеством Платонова. Это недовольство нашло отражение и в докладной записке на имя секретаря ЦК Георгия Маленкова, где повторялись те же претензии, что были изложены в статьях:

«Только отсутствием строгого критического отношения ответственных секретарей журналов к поступающим в редакцию рукописям, можно объяснить опубликование в журналах таких крайне слабых произведений, как, например, рассказ Платонова "Оборона Семидворья"… Рассказ… написан плохим, вычурным языком, образы героев – советских бойцов и командиров – оглуплены. В рассказе много вздорных рассуждений, которые Платонов приписывает советским командирам и бойцам…»

Стоило ли в разгар войны обращаться с доносом к должностному лицу, занятому организацией восстановления разрушенных войной районов? Допустимо ли беспокоить его по такому маловразумительному поводу? Если бы, например, читатели высказывали недоумение публикацией враждебного произведения, тогда другое дело. Однако «вычурный язык» – это ещё не признак вредных настроений, за это в тюрьму писателя невозможно посадить. Но можно испортить ему жизнь.

Травля Платонова со стороны литературных начальников и критиков продолжалась и после окончания войны. Изрядно помучили писателя, заставив переделывать рассказ, известный нам как «Возвращение». Рассказ был опубликован в «Новом мире» под названием «Семья Ивановых». Однако, как написал в своих воспоминаниях Константин Симонов, всё тот же непотопляемый Ермилов «тиснул в "Литературной газете" погромную статью "Клеветнический рассказ А. Платонова"»:

«А. Платонов давно известен читателю и с этой стороны – как литератор, уже выступавший с клеветническими произведениями о нашей действительности… Платонов всегда любил душевную неопрятность, обладал пакостным воображением, у него тяга ко всему страшненькому и грязненькому, в духе дурной достоевщины, он превратил даже одиннадцатилетнего героя в проповедника цинизма».

В газете «Правда» по поводу публикации «лживого и грязноватого рассказца» высказался и Фадеев. «Порочным и пошлым» был назван рассказ Платонова и в газете «Культура и жизнь».

С тех пор произведения Платонова уже не публиковали. В своих воспоминаниях Константин Симонов предположил, что всему виной был именно Александр Фадеев, который слишком дорожил положением генерального секретаря и председателя правления СП СССР, чтобы рисковать им, поддерживая писателя Платонова. Ещё в 1929 году Фадееву досталось на орехи – об этом он писал в письме видному партийному функционеру Розалии Землячке:

«В "Октябре" я прозевал недавно идеологически двусмысленный рассказ А. Платонова "Усомнившийся Макар", за что мне поделом попало от Сталина – рассказ анархистский; в редакции теперь боятся шаг ступить без меня…»

На мой взгляд, лучшие произведения Платонова были опубликованы ещё в конце 20-х годов – это рассказы «Епифанские шлюзы» и «Сокровенный человек». Однако признание пришло к нему посмертно, после хрущёвской оттепели. При жизни славы ему так и не досталось. Тем отвратительнее выглядит отзыв на книгу покойного писателя, написанный Чаковским.

Глава 22. Стругацкие и КГБ

Подозрения в том, что братья Стругацкие сотрудничали с КГБ, возникли как-то исподволь. Логика у недоброжелателей была простая: коль скоро в произведениях Стругацких есть неявные заимствования у классика советской фантастики Ивана Ефремова, так наверняка они писали на него доносы, мечтая избавиться от талантливого конкурента. Действительно, поговаривали, что у Ефремова был как-то обыск – слава богу, ничего крамольного там не нашли.

Ещё одним аргументом в пользу этого сотрудничества стали разговоры о том, что КГБ предлагало братьям темы для их произведений. Тогда возник вопрос: а не использует ли Андропов братьев-евреев в интересах «органов»?

К слову сказать, основания для подозрений всё же были. Как-никак Аркадий Натанович закончил Военный институт иностранных переводчиков, большинство выпускников которого потом работали в ГРУ и КГБ. Сам он служил в разведотделе воинской части и даже – о, ужас! – участвовал в допросах арестованных японцев накануне Токийского процесса, хорошо известного всем аналога процесса в Нюрнберге. Да он и сам признавал, что дружил кое с кем из КГБ.

Что до Бориса Натановича, то он был старостой группы на мехмате МГУ и, как утверждают, просто обязан был доносить на своих сокурсников. И более того, по инициативе КГБ он был привлечён в качестве свидетеля на процессе 1974 года против Михаила Хейфеца. Писатель был осуждён «за антисоветскую агитацию», однако нет оснований обвинять в этом его коллегу-литератора. Впрочем, сам Борис Натанович признавал за собой некую вину, рассказывая о деле Хейфеца:

«Он имел неосторожность нaписaть стaтью о Бродском. Нaписaл, имея целью перепрaвить ее зa грaницу… Будучи человеком чрезвычaйно легкомысленным, он дaл почитaть эту стaтью десяти или двенaдцaти знaкомым, кончилось все это aрестом. Это былa чистaя 70-я: "клеветнический текст", "изготовление, хрaнение и рaспрострaнение". Клеветнического тaм было вот что: докaзывaлось, что дело Бродского состряпaл ленингрaдский обком, и несколько рaз употреблялaсь фрaзa "оккупaция Чехословaкии в 1968 году". Этого вполне хвaтило. Меня по этому делу вызывaли двaжды, причем первый рaз держaли восемь чaсов…