Записки военного коменданта Берлина - Александр Котиков

— Господин генерал, — начал он вкрадчиво, — сегодня состоится Собрание депутатов Берлина, что бы вы могли мне сказать в качестве напутствия, с чем бы, по-вашему, я мог выступить, что предложить в качестве программы работ моего магистрата? Я по всему чувствую, что от меня депутаты ждут чего-то такого, что могло бы объединить всех нас и вселить в нас надежду. Сейчас, как никогда, нам нужна надежда на наше будущее, на решение тех глубоко насущных вопросов, которые волнуют берлинское население.

Обер-бургомистр вел себя спокойно, его просьбы были взвешенны, разумны, убедительны. Мы знали, что переговоры, которые лидеры двух партий вели накануне, касались нашей советской позиции, и он обоснованно питал на нашу благосклонность определенную надежду. Но он понимал и другую сторону, что наша позиция будет в какой-то мере зависеть и от его курса, какой он займет в магистрате. Островский был вполне предупредителен и довольно определенно нарисовал и свою политическую позицию, которую он будет проводить в работе. После этого он смолк, ждал ответа.

— Что мы можем вам сказать? Нам представляется, ваша позиция вполне приемлема, поскольку она, как мы полагаем, будет приемлема и для рабочих Берлина, и для всего населения. А в политической позиции любого деятеля это самое главное. Разумеется, это предполагает, что эта позиция будет опираться в Собрании на левые силы, которые будут решительно бороться за единство города и Германии.

Как можно было вас понять, на первое место должны быть поставлены экономические вопросы вашей деятельности, социальные вопросы. С этого и начнем.

Мы изложили доктору Островскому нашу экономическую программу помощи Берлину.

— Чтобы вам было ясно, насколько мы серьезно говорим с вами, мы будем рекомендовать эту нашу программу в Межсоюзнической комендатуре. Ввиду серьезности вопроса я просил бы вас делать свои записи, чтобы мы потом не стали жертвой разночтения.

— Конечно, конечно, господин генерал! Я вполне отдаю себе отчет, насколько все это важно для судеб моей ближайшей работы на посту обер-бургомистра. Я прошу вполне верить мне, я не подведу.

Это его признание нам было очень кстати.

Нами была изложена программа экономической помощи Берлину со стороны советских оккупационных властей в Германии. Мы дали понять Островскому, что это позиция советского правительства. Островский просиял от удовольствия.

— Я окончил, господин обер-бургомистр. Что вы еще хотели узнать от меня или что хотели спросить?

— Господин генерал, ничего более, кроме разрешения сейчас пойти на проходящее собрание депутатов и доложить им те обнадеживающие результаты наших переговоров, и сказать собранию о «той реальной» программе, с чего мы начнем.

— Вы, господин обер-бургомистр, вольны поступить, как вам будет угодно. Мы еще будем иметь возможность передать вам все это в письменной форме.

— Я искренне признателен вам за такое доверие в моих первых начинаниях. Я, признаться, не думал, что все так будет хорошо. Позвольте покинуть вас. Я спешу на собрание депутатов, чтобы успеть застать их.

Надо признаться, что у Островского хватило мужества. Как только он вернулся в Собрание депутатов, попросил выслушать его программное заявление.

Мы сидели и продолжали обсуждать обстановку, которая может сложиться в магистрате, с какими предложениями следует выступить на заседании комендантов.

Затрещал телефон, связывающий нас с нашим представителем в магистрате майором Очкиным. Только что закончил свое программное выступление Островский. Его речь произвела в Собрании депутатов огромное впечатление, его выслушали с затаенным дыханием, а когда Островский кончил, последние его слова были покрыты бурными овациями. Речь произвела на всех потрясающее впечатление. Для крайне правых это было настолько неожиданным, что все скисли и не знали, что делать. Островский так и сказал, что эта программа санкционирована ему советским комендантом. В заключение он предложил собранию обратиться к западным комендантам с предложением, чтобы и они последовали примеру своего советского коллеги. Офицеры связи с магистратом сразу же побежали к телефонам и доложили своим комендантам. Потом американский офицер связи переговорил с лидером правых СДП Нойманом, а когда собрание возобновило работу, Нойман внес предложение прервать заседание, чтобы обсудить выступление Островского на фракциях. Команда Нойману была подана Китингом, комендантом США.

Таким поворотом дела в Собрании западные военные власти в Берлине были сильно встревожены. Ждали, что при таких, казалось бы, благоприятных обстоятельствах они почти у цели — безраздельного и произвольного, одностороннего владения городом, в крайнем случае, органами самоуправления Берлина. А тут — поди ж, все поворачивается крайне невыгодно для такого их замысла. На горизонте замелькали реальные опасности оформления левого большинства в Собрании. Американцы должны были доказать всему миру, что в Берлине исключено согласованное единство немцев на какой-то общей основе и, естественно, четырехстороннее управление оккупационных властей. Словом: или они, или раскол города. Но, как нарочно, дела пошли по иному руслу. И это не каприз кого-то, а объективная реальность, продиктованная и положением населения в Берлине, и неотложными задачами, которые нельзя решить в одиночку, и, наконец, непреодолимой силой единства самых немцев, когда городу угрожает опасность раскола.

Существует общеизвестное правило: о политиках судят не по тому, что они говорят, а по тому, что они делают. А делать они начали вот что, и довольно раздражительно для берлинской публики. По делам западных оккупационных властей можно сделать было такой вывод. Он вскоре подтвердился. Западные военные коменданты в одностороннем порядке решили расстроить наметившееся единство левых сил в Собрании. Кроме того, решили убрать обер-бургомистра Островского. Тут следует заметить, что ни левая коалиция, ни обер-бургомистр еще не начали действовать. Они всего лишь показали, что могут действовать в интересах берлинского населения. Вот и все, что они успели. Правда, левым удалось все-таки провести через собрание Закон о конфискации собственности монополий и Закон о предании суду виновника войны, нацистского преступника, директора концерна «Сименс» Витцлебена. Эти законы были представлены СЕПГ и поддержаны большинством собрания депутатов. Они же и были похоронены западными комендантами в комитетах союзной комендатуры, не увидав света.

Американскому коменданту через своего доносчика Сволинского, а потом и Зура, членов правления СДП Берлина, стало известно о существовании протокола, где были изложены соглашения двух партий — СЕПГ и СДПГ о совместных действиях, и не против западных властей, боже упаси, а только о совместном решении насущных вопросов берлинской жизни. Американский комендант Китинг вызвал лидеров СДП и «высек» их за непослушание, за преувеличение «власти». И еще, и это самое важное, потребовал смещения обер-бургомистра Островского, которого он так усердно предлагал совсем недавно на заседании Межсоюзнической комендатуры.

Американского коменданта Китинга мало интересовало, что там думают по поводу случившегося в Собрании. Ему, видно, невдомек, что за спиной Островского и левых сил в Собрании стоит реальный фактор — берлинское население, очень организованный берлинский рабочий класс, с которым так просто, указующим перстом, расправиться нельзя. До берлинцев уже успело дойти и соглашение СДП и СЕПГ о совместной работе, и о программе экономической помощи, объявленной обер-бургомистром в Собрании депутатов, и решение собрания о конфискации собственности монополий и передаче судебным органам виновника войны, фашистского директора «Сименса» Витцлебена. Это окрылило и рабочих, и, естественно, обывателя. Люди радовались, что во всем этом проглядывает единство действий демократических сил города. Все, казалось бы, пошло хорошо. Так что же встревожило генерала Китинга, что он не посчитался с общественным мнением берлинского населения и пошел напролом в срыве намеченного курса? Уверенность, что можно топнуть на лидера социал-демократов ногой, и тот перевернет все, как хочет господин генерал? А получилось не так.