Американец - Лесли Уоллер

Ее отец выглядел, как рано поседевший жокей: невысокого роста, худенький, с тонкими губами и серьезным лицом, узким внизу и постепенно расширяющимся кверху до на редкость высокого лба. Который, кстати, унаследовала от него и его дочь Элеонора. Говорил он, как и она, на неплохом варианте английского, но, видимо, из-за отсутствия практики, довольно запущенном. Впрочем, дополнительную многозначительность тому, что́ он говорил, придавал его тонкий, шуршащий, как бумага, тембр голоса — что-то среднее между шепотом и нормальным голосом.

— Если ВВС США уйдут отсюда, экономический шок будет несравненно бо́льшим, — сказал он тогда. — Поэтому мы готовы терпеть головную боль, лишь бы были доллары.

В его небольшой квартирке царил тот же дух временности, как и в квартирке Элеоноры в Париже на Монпарнасе. Те же белые стены, почти голые, без картин, тот же минимум самой простой мебели. Да, похоже, родители Элеоноры, как и она сама, были перелетными птицами, готовыми в любой момент тронуться в путь. Интересно, подумал Палмер, это свойство передается с рождением или его невольно приобретают, чтобы приспособиться к выживанию?

— Знаете, у нас в США то же самое, — согласился он с ее отцом. — Из-за долларов мы тоже все готовы на любую головную боль.

Вудс был немножко зол на самого себя за то, что выразил свою в принципе нормальную и правильную мысль именно таким образом. Прозвучала она как-то подхалимски, будто в душе он антиамериканец и готов стелиться перед европейцами. Вообще-то, никаких антиамериканских эмоций они и не выражали. Просто он сам, наверное, не ожидал от них особой любви к Америке, — например, их собственная дочь и не думала скрывать своей антипатии к Соединенным Штатам, — поэтому и позволил себе такое высказывание. Да и можно ли считать его антиамериканским? Ведь большинство американцев за доллар действительно пойдут на всё.

— Да, всюду одно и то же, — согласился с ним тогда ее отец.

— Чтобы жить, надо есть. И ради пропитания люди готовы смириться практически с чем угодно.

— И об этом не следует забывать, — вставила Элеонора не без скрытой боли и злости. В ней говорит какая-то старая обида, понял Палмер.

Тут мама Элеоноры с гибкостью, приобретенной за долгие годы страданий, тактично и практически совсем незаметно перевела разговор на другую тему.

— Не сердитесь за наш «Порта Нигра», герр Палмер, — сказала она. — Какие-то заблудшие души почему-то решили его «почистить», и теперь он уже не будет черным, каким был все последние двадцать веков.

— Теперь это будет «Порта Бланка»? — предположила девушка.

— Да, сейчас стало модным «чистить» всё подряд, — покачав головой, согласился Вудс. — Даже мировую святыню Нотр-Дам в Париже.

— Увы, вообще-то новое поколение всегда отрицает старое, — вставил отец Элеоноры. — Но нынешнее качественно совершенно иное. Оно отрицает даже памятники истории. — Его бледные, выцветшие глаза остановились на дочери, а лицо, казалось, стало еще у́же. — Доходят даже до того, что пытаются «чистить» свидетельства самой истории!

Коренастая, плотно сложенная мать Элеоноры тут же вскочила на ноги и начала шумно убирать со стола пустые тарелки и ложки, очевидно, пытаясь таким довольно необычным способом предотвратить казалось бы неминуемое столкновение между дочерью и отцом.

Сейчас, лежа в своей постели, Палмер пытался как можно точнее, желательно слово в слово, припомнить разговор, состоявшийся сразу после ужина, который почему-то встревожил его. Тогда он специально избегал любых упоминаний о маленькой девочке Тане. Ее не было у дедушки с бабушкой, а пото́м ему сказали, что ее увезли на уикэнд к друзьям.

— После того, как мы с тобой расстанемся в аэропорту, — сказала Элеонора в присутствии родителей, — я сразу же поеду, чтобы забрать Таню и провести с ней все оставшееся время. Жаль, искренне жаль, что тебе так и не удалось познакомиться с ней.

Но это ведь было до ужина, вспомнил вдруг Палмер. После ужина и после всего этого вина из погреба отца Элеоноры, включая демонстративно-почтительно открытую кварту «Goldtropfchen» 1959 года — «золотой год века», — имя Тани снова прозвучало в беседе между мамой и ее дочкой. Вообще-то Палмер не был даже уверен, что это предназначалось для его ушей.

— Привезти ее сюда? — спросила мать.

— А почему нет? Да за кого он себя, черт побери, принимает?

Обе женщины вдруг заметили, что их гость сидит совсем рядом, и тут же автоматически перешли на немецкий. Палмер попытался было понять хоть какие-нибудь отрывки из их разговора, но хозяин дома продолжал монотонно бубнить о преимуществах винограда урожая 1959 года, поэтому единственно, что Палмеру удалось разобрать, было имя Дитер. Из чего он сделал логический вывод, что Таня проводила уикэнд со своим отцом, тем самым красавцем лыжным инструктором, кого, если, конечно, верить словам его подруги, он ей так сильно напоминал.

Сон медленно, но неотвратимо начинал брать свое. Все реальное постепенно отодвигалось куда-то на второй план. Последним ярким воспоминанием было имя его девушки — Элеонора. Теперь он знал, почему ее так назвали.

— В честь Элеоноры Дузе, всемирно известной итальянской актрисы — доверительно объяснила Палмеру ее мама. — Я всегда ее обожала, а Азоло был всегда близок ее сердцу. Дузе прожила в Азоло бо́льшую часть своей жизни. Там же родилась и наша Элеонора.

Сон наконец-то принял его в свои волшебные объятья, и Палмер провалился в никуда.

Элеонора…

В соответствии с расписанием самолет «Эр Франс» должен был вылететь из Франкфурта в девять сорок пять утра. Бледно-голубой «фольксваген» въехал на парковку аэропорта в девять пятнадцать. Они вместе с Элеонорой неторопливо прошли по практически пустому залу отлета, отдельные части которого все еще перестраивались, придавая помещению временный вид. Да, такое происходит чуть ли не во всех аэропортах мира.

Глаза девушки выглядели темнее, чем обычно, почти черными, с едва заметными следами теней. Она казалась сильно расстроенной и неспособной адекватно понимать смысл даже незатейливой беседы между ними.

— Так в Трире или во Франкфурте? — спросил ее Палмер. Он уже забрал свои билеты и теперь стоял возле выхода на посадку. Вудс явно опаздывал, но ему до смерти хотелось как можно дольше побыть с Элеонорой. Несмотря ни на что!

— Прости, что ты спросил? — спросила она, невидящим взглядом оглядываясь вокруг.

— Я спросил, будешь ли ты встречать меня здесь, во Франкфурте или все-таки там, в Трире.

— Ах, это… — Она остановилась, стараясь собраться с мыслями. Пальцы обеих ее рук крепко сплелись вокруг левой руки Палмера, словно она была не в силах его выпустить. Он почувствовал, как ее пальцы судорожно сжимаются и разжимаются, и это не могло его не обеспокоить. Затем она уже достаточно членораздельно произнесла: — Э-э-э… давай встретимся в Трире… Да, в Трире. Я буду у моих родителей. Их телефон найдешь в любом справочнике. Если мне придется куда-нибудь отъехать, они будут знать, где меня искать.