Не проси прощения - Анна Шнайдер

— то, что нравилось когда-то им обоим. То, чего им не хватало все последние годы существования друг без друга. То, что позволяло почувствовать себя живыми…

Тонкое и гибкое тело в его руках — знакомое и родное, и в то же время новое и неизвестное. За прошедшие годы оно всё-таки изменилось, пусть и несущественно — но Виктор подмечал каждое изменение и принимал его как собственное. Маленький шрам на груди, чуть более тонкая талия, сильнее выпирающие косточки на бёдрах и — неожиданно — шрам в форме полумесяца на левом колене.

— Откуда он?..

— Упала… Напоролась на гвоздь… Здесь, в этом доме, лет пять назад…

Точно так же, как он изучал её, Ира изучала его, проводя ладонями по каждому миллиметру тела. Ласково и почти невесомо проходилась пальцами по груди и животу, периодически спускаясь к паху, и каждый раз у Виктора перехватывало дыхание от остроты ощущений.

Восторг… Вот что он чувствовал, вновь обладая Ирой. Своей единственной женщиной. Все прочие были просто женщинами — отдельно от него. И только Ира — его.

Его продолжение.

Его совесть.

Его сердце.

И его любовь.

90

Виктор

Горбовский проснулся через несколько часов, когда в комнате ещё было темно. Проснулся, почувствовал всем телом Иру — она спала, спокойно и глубоко дыша, положив голову ему на грудь, — и очень не хотелось уходить от неё, однако было нужно. Нужно, потому что, если кто-то поймёт, что ночевал Виктор отнюдь не на диване в гостиной, возникнут лишние вопросы, которые будут смущать Иру. Горбовский прекрасно осознавал, что случившееся между ними — не разрешение на возобновление отношений. До этого — если оно вообще будет — ему ещё далеко.

Виктор тихо встал, оделся, постоянно косясь на Иру с опаской — боялся разбудить, — а потом вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Он был уверен, что Ира не обидится, поймёт, почему он так сделал, и даже поблагодарит. Выставлять на всеобщее обозрение их запутанные отношения — точно последнее, чего она желает.

Горбовский спустился вниз на первый этаж, глядя исключительно под ноги — чтобы не навернуться на лестнице, — и застыл от неожиданности, услышав ворчливый голос дочери:

— Я уж думала: ты у мамы до утра останешься…

Виктор поднял голову и обнаружил, что Марина сидит на диване, на котором он спал пару часов назад, и, закутавшись в плед, смотрит на него.

И не нашёл ничего лучше, чем пробормотать:

— Уже утро… Почти семь.

— Для первого января это ночь, — возразила Марина и огорошила Виктора ещё сильнее, признавшись: — Я слышала ваш с мамой разговор ночью. Была на кухне, возвращалась оттуда к себе, смотрю — мама идёт по лестнице… Я там вот стояла, — она махнула рукой на дверной проём. — Но вы меня не видели.

— Так мы же потом на кухню пошли, воду пили… — пробормотал Виктор, сам не понимая, зачем это говорит. Какая разница, в самом деле?

— Я под стол залезла, — абсолютно серьёзно откликнулась Марина, даже не улыбнувшись. Кстати, а ведь действительно в комнате уже гораздо светлее, чем когда он разговаривал с Ирой, — сейчас Виктор отлично мог разобрать черты лица собеседницы. А реакции жены скорее угадывал по общим очертаниям и по интонации голоса. — Не хотела вам мешать. Думала, что поговорю с тобой, когда ты вернёшься… Но ты, пап, подзадержался.

«Пап»…

Виктор настолько обалдел, услышав это слово из уст дочери, что даже не обратил внимания на добродушную иронию в её голосе.

— Да… — Горбовский подошёл ближе и тоже сел на диван. — Извини…

— Ничего. Я тут вздремнула даже. Но мне почти пора, скоро Улю кормить. — Марина вздохнула, а затем спросила, но без всякой злости или агрессии: — Почему?

Она не уточнила, что именно «почему», но Виктор понял и так. По сути, это было единственным, что они с Ирой так и не обсудили. Но бывшая жена, в отличие от Марины, и без обсуждений знала ответ на этот вопрос.

— Ришка… — выдохнул Виктор, ожидая, что дочь попросит не называть её так, но Марина промолчала. — Ты ведь ждёшь от меня каких-то слов в оправдание, верно? Ты хочешь, чтобы я объяснил тебе всё, и таким образом, чтобы это показывало меня с хорошей стороны. Но… Ришка, я не могу сказать ничего подобного.

— Ты меня за дурочку-то не считай, пап, — хмыкнула дочь, но вновь без злости. — Скажи просто… что-нибудь. Мама хотела понять то, что касалось её, а я хочу понять то, что касается нас с Максом. Почему?

Ну, что ж… ладно. Он попробует.

Говорят, на Новый год случаются настоящие чудеса. Вот он и проверит…

— Потому что вы были неотделимы от мамы. А у Иры остановилось сердце, она, по сути, умерла у меня на руках. И любая моя инициатива в то время привела бы к резкой реакции у вас с Максом, а значит, к нервотрёпке у Иры. Я этого не хотел. Считал, что, если просто уйду, так будет лучше для неё. Наверное — и даже скорее всего, — я был не прав.

Марина молчала несколько секунд, только сопела негромко и как-то по-детски.

— Не знаю, — призналась в конце концов ворчливо. — Сложно сказать. Мы тогда… психовали, да. И, если бы ты стал преследовать нас с Максом… скорее всего, мы бы жаловались маме, и она бы нервничала, тут ты прав. С другой стороны, так мы хотя бы знали, что нужны тебе.

— Риш… Я и представить не мог, что вы решите, будто не нужны. Подумай… как так? Вы же мои дети, я люблю вас. Я считал, что вы просто обиделись, но потом остынете, решил дать вам время. Я не понимал, насколько глубока ваша обида. Это не делает мне чести, к сожалению. Я не осознавал, как сильно вас ранил. Может, и понял бы быстрее, и что-то начал предпринимать, будь у меня союзник. Но…

— Да, мы все были против тебя, — хмыкнула дочь. — Чувствовали себя оплёванными. Но потом, пап? Когда мы решили поменять отчество? Почему?.. Мы ведь ждали, поэтому, собственно, и решили… Не только для того, чтобы причинить тебе боль. Мы надеялись, что ты станешь нас отговаривать!

— А я вновь струсил, — покачал головой Виктор. — Знаешь, чего я безумно боялся? Что я приду, начну говорить — а вы просто меня пошлёте. Боялся увидеть ненависть в ваших глазах, услышать злые слова… Решил, что позволю вам что угодно, всё равно ведь поменяете, раз захотели. А потом постепенно… возобновлю отношения, уговорю переделать…

— И как? Получилось?

— Как видишь.