Жизнь в Древнем Египте - Адольф Эрман

Было и третье обстоятельство, которое делает эпоху Нового царства несимпатичной для людей с филологическим складом ума, а именно: варварский язык религиозных и официальных рукописей. В обычной жизни записи, как правило, делались на разговорном языке того времени (новоегипетском), но считалось, что официальные и религиозные тексты должны быть по-прежнему написаны на древнем языке. Древнеегипетский язык играл во времена Нового царства ту же роль, что латынь в средневековой Европе, с той лишь разницей, что его искажали гораздо сильнее, чем латынь. Во многих из этих текстов степень языкового варварства просто не поддается описанию: они составлены так плохо, что это бросается в глаза даже нам, так мало знающим о древнем языке. Это относится не только к египетским текстам, сочиненным в эпоху Нового царства, но и к гораздо более старым религиозным книгам, которые переписаны в это время. Эти копии так плохи, что можно сделать лишь один вывод: писцы совершенно не понимали, что они писали. Другие народы, которые пользовались древним языком и продлевали его существование, завершили этот опыт успешно, потому что призвали себе на помощь учебники грамматики и словари. Но в отношении египтян, потерпевших в этом деле полное поражение, мы вынуждены прийти к выводу, что они мало изучали грамматику или не изучали ее вообще. И действительно, ни в одном египетском папирусе до сих пор не был найден отрывок из словаря или грамматики. Правда, египтяне писали толкования священных книг, но, насколько мы можем видеть по дошедшим до нас комментариям, речь в них шла лишь о смысле содержания, а значение слов не обсуждалось – да и невозможно было его обсуждать, поскольку слова во всех рукописях выглядели по-разному. Египтяне так никогда и не сумели создать точный и окончательный текст своих священных писаний – текст, в котором нельзя было бы ничего изменить. Их книги, к которым, как считалось, могли прикасаться одни лишь боги (и то сначала пройдя обряд очищения), на самом деле, несмотря на свою святость, были отданы во власть любому писцу. Ученое сообщество служителей религии было занято более важным делом, чем их защита: оно должно было разъяснять их. И стиль этих разъяснений был настолько характерен для египтян, что я приведу здесь читателю как образец один из упомянутых выше комментариев.

Среди самых ранних представлений о жизни души после смерти (см. предыдущую главу) было одно особенно широко распространенное – что душа покидает тело и взлетает в небеса. Все нечистое устраняется из души, остается только ее божественная часть, и душа становится таким же богом, как остальные боги; ее приветствуют те, кто прославлен, и она гордо входит в небесные врата, чтобы вечно пребывать там во славе вместе с богом солнца Атумом и звездами. В очень древней «Главе выхода днем из мира мертвых» есть триумфальный гимн, который поет душа, вступая на небеса. Начало гимна звучало так:

«Я – бог Атум, я, который был один.

Я – бог Ра при его первом появлении.

Я – великий бог, который создал себя самого и создал свое имя, повелитель богов, которому никто из богов не равен (?).

Я был вчера, и я знаю завтра; место для битвы богов было приготовлено, когда я говорил. Я знаю имя того великого бога, который живет внутри себя.

Я – тот великий Феникс, который находится в Гелиополе, который учитывает там все, что есть и что существует.

Я – бог Мин, когда он выходит, и его перья я укрепляю на своей голове.

Я в своей стране, я прихожу в свой город. Я каждый день провожу вместе с моим отцом Атумом.

То, что было во мне нечистым, изгнано из меня, и грех, который был во мне, попран ногами. Я омылся в тех двух великих прудах, которые есть в Гелиополе и в которых очищаются жертвоприношения человечества для того великого бога, который обитает там.

Я иду по пути, где я омываю голову в озере оправданных. Я достигаю этой страны прославляемых и вхожу через (?) славные ворота.

Ты, стоящий впереди, протягиваешь мне руки; я такой же, я стал одним из вас – я провожу каждый день вместе со своим отцом Атумом».

Таким был старый текст, и даже теперь не нужно много комментариев, чтобы его общий смысл был понятен для нас. Умерший стоит у врат неба, он чувствует, что стал богом, и хвалится своей божественностью. Он считает себя равным любому из древних богов – Атуму, Ра и тому богу, по велению которого боги когда-то сражались в бою. Он покинул свой земной дом, чтобы войти в дом небесный; он смыл с себя все нечистое и теперь входит в небесные ворота, а прославляемые духи протягивают свои руки ему навстречу и ведут его к его отцу, богу солнца.

Но ученые мужи Египта придерживались иного мнения. Слова древнего поэта, восхваляющие счастливую судьбу умерших, не трогали их сердца, а только возбуждали их умы и заставляли их придумывать трудности – чем дальше, тем больше. Для тех, кто думал, что действительно понимает религию, не было ни одной строки без вопроса, который надо решить. Поэтому в ранние времена к старинному гимну был добавлен комментарий, а с течением веков этот комментарий становился все больше. Многие фразы, смысл которых ученые мужи Среднего царства считали ясным, казались ученым эпохи Нового царства требующими пояснений, а многие старые пояснения казались неверными более поздним комментаторам, и те считали, что сами обязаны добавить лучшее толкование. Зная то, что было сказано перед этим, мы легко можем догадаться, что они не ограничивались исправлением комментария, но иногда старались улучшить и старый текст.

Комментарий к «Книге выхода днем», несомненно, считался образцом величайшей учености; для нас же, людей современного мира, он часто будет выглядеть бессмысленным, потому что комментаторы в каждом невинном слове искали скрытый смысл. Когда поэт говорил: бог знает «то, что есть, и то, что существует», он, разумеется, имел в виду, что бог знает все. Но для египетских ученых это было слишком просто; по мнению ранних комментаторов, «то, что есть, и то, что существует» – это «вечность и бесконечное существование», а более поздние толкователи предлагают нам считать, что здесь подразумеваются «день и ночь». Мы должны добавить к этому рассказу еще одну мысль. Когда были написаны эти стихи, описания богов и загробной жизни были такими же туманными, как подобные описания в фольклоре всех первобытных народов. Во времена комментаторов этот туман уже давно рассеялся: были разработаны подробные жизнеописания богов, а также описание того, что должно произойти с душой после смерти, и, в частности, сформировалось учение об особых отношениях умерших с Осирисом, богом мертвых. Разумеется, ученым было непонятно, почему в этом священном гимне ничего не сказано обо всем этом; очевидно, его нужно только правильно понять, и тогда они обнаружат в нем все, что желают найти. И действительно, все, что они искали, обнаруживалось – особенно если они немного помогали в этом тексту.

Когда в начале старинного песнопения поэт говорит: «Я – Атум, я, который был один», он, конечно, имел в виду, что этот бог существовал до всех остальных богов. Более поздние авторы предпочитали говорить: «Я – Атум, я, который был один на небесном океане», и таким образом протаскивали в текст представление о том, что вместе с богом уже существовал океан, то есть хаос. Дальше мы читаем: «Я – Ра при его первом появлении». Этот прекрасный образ: бог солнца внезапно освещает мир, который прежде был погружен во тьму, – не удовлетворил ученых эпохи Нового царства, и они изменили текст на «Я – Ра при его появлении, когда он начал править тем, что он создал». Затем они добавили еще такое толкование: «Объясни это так: Ра, который начал править тем, что он создал, – это тот Ра, который сиял как царь прежде, чем были созданы опоры Шу. Он был на террасе города Хмуну, когда дети мятежников были отданы ему на террасе Хмуну». Таким образом, здесь ученым удалось вставить в старинный текст легенду о том, что Ра в прошлом правил землей в качестве царя, а затем удалился с земли, чтобы отдыхать на небесной корове, которую держит бог Шу. Комментаторы даже предположили, что поэт, сравнивая с богом солнца умершего, который стал подобен богу, думал об одном конкретном событии, которое произошло во время этого царствования в знаменитом городе Хмуну, когда он сравнивал умершего, который хотел стать подобным богу, с солнечным богом.