Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

Аббас стянул вверх полы плаща Гонзаги и, обнажив его ляжки и пах, сомкнул пальцы на яйцах Гонзаги и стал их понемногу сдавливать в кулаке. Лицо сентора налилось кровью, и он снова попытался закричать сквозь кляп.

– Представляешь, каково это? А когда отдавал приказ – представлял?

Гонзага яростно замотал головой. Аббас коснулся лезвием ножа его плоти и прочертил тонкую кровавую линию. Пленник забился как рыба на берегу, а евнух заткнул нож обратно за пояс.

– Нет, консильяторе, я такого ужаса не пожелал бы и врагу, хотя ты мне больше, чем враг. Но не могу я этого проделать даже над тобой. В жизни бы не запятнал себе душу таким грехом.

Гонзага поджал колени к подбородку, откатился на бок. И разрыдался.

– Я окажу тебе милость, коей сам от тебя не дождался, и сохраню тебе жизнь такой, какая она есть, чтобы ты оценил по достоинству, чего она стоит. Вкуси же ее всю до последней секунды. На рассвете этот галиот отчаливает в Алжир. Я поручил капитану продать там тебя на рынке. Вот когда тебя прикуют к гребной лавке, у тебя и будет время, сидя на веслах по щиколотку в собственном дерьме по восемнадцать часов в сутки, поразмыслить над тем, что ты сотворил со мною и со своею дочерью. Времени на осмысление тебе, думаю, хватит. Говорят, некоторые там и по пять лет протягивают, прежде чем силы их вконец оставляют. – Аббас отправился к трапу. – Если бы только и ты оказал мне тогда подобное снисхождение!.. Ну да с Богом, Ваше Сиятельство.

И, сняв лампу с крюка, он ушел, оставив Антонио Гонзагу в наводящей жуть кромешной темноте.

Луна уже закатилась за семь холмов, когда Людовичи наконец вернулся. Джулия еще даже не ложилась, а сидела у окна, уставившись в пламя свечи.

Он положил ей руку на плечо.

– Дело сделано, – шепнул он, и ощутил рукой ответное пожатие ее пальцев, но вслух Джулия ничего не сказала. Людовичи оставил ее все там же и отправился в постель, зная, что все равно не уснет.

Аббас выбрал собственный ключ из гирлянды висевших у него на поясе. Бывший капы-ага был последним из белых евнухов с ключами от гарема. Теперь султан доверял такую ответственность только обрезанным полностью.

Он осел на свой топчан. Кот вспрыгнул ему на колени, замурлыкал, и Аббас стал рассеянно гладить его. Затем снял тюрбан и уронил лицо на руки.

Месть оказалась не особо сладкой на вкус. Что ему теперь делать со своей болью, когда ее более не уймешь мечтами о возмездии? Счеты с Гонзагой он свел, но ничто и никогда не изменит того, что тот натворил.

Часть 8

Опасное окно

Глава 80

Топкапы, 1553 г.

Сулейман прожил на свете сорок девять лет, и возраст грыз его кости. Он все больше и больше времени проводил в затворничестве наедине с шейх-уль-исламом за чтением Корана.

Его мучила подагра; локти и колени иногда разбухали и делались чувствительными до того, что малейшее прикосновение к ним отзывалось нестерпимой болью. И такие обострения иногда затягивались на целую неделю. Он приучился скрывать под румянами нездоровую бледность кожи. И ел теперь очень мало.

Время его было на исходе.

– Я страшно боюсь, – шепнула ему однажды ночью Хюррем, лежа в его объятиях.

– Чего именно, Руслана?

Она положила голову ему на грудь.

– Господин мой, когда ты умрешь, – да не займется заря этого дня никогда, – жизнь моя утратит всякую дальнейшую ценность, так за себя мне бояться нечего. Но вот когда Мустафа вступит на престол, я боюсь, как бы он после этого не казнил всех своих братьев, включая даже бедняжку Джихангира.

– Мы давно ушли от подобного варварства, – сказал Сулейман. – К тому же у Мустафы доброе сердце. И он принес клятву не причинять вреда твоим сыновьям, если только они сами не пойдут против него с оружием.

– Но, когда он впервые взойдет на трон, его, неопытного, сразу же обступят со всех сторон люди не столь благонамеренные. Мы знаем, что султаном будет Мустафа, но кто станет его визирем? Будет ли какой-нибудь старик вроде Лютфи-паши столь же сострадателен к моим сыновьям?

Сулейман крепче прижал ее к себе. С одной стороны, она права, после его смерти и она, и Селим с Баязидом окажутся беззащитными. С другой – он вполне полагался на честь старшего сына. Мустафа же не мясник какой-то, а в равной мере верный и храбрый человек. И нет в нем ни злобы, ни коварства.

– Мустафа – добрый человек и достойный наследник, – сказал он.

– Только вот мать его до сих пор жива, а она меня ненавидит лютой ненавистью.

– И чего тебе от меня надо?

– Не умирай никогда.

Он улыбнулся в темноте.

– Все мы смертны. Такова волею Аллаха наша стезя.

– Тогда мне остается лишь молиться, чтобы за меня хотя бы было кому замолвить слово в Диване. Как насчет Рустема?

«Да, есть в этом что-то, – подумал он. – Будучи его зятем, Рустем будет защищать не только свою жену и его дочь, но и ее братьев. А верность свою он доказал еще в той давней истории с изменой Ибрагима».

– Я на этот счет подумаю, – сказал он.

Вскоре после этого разговора Лютфи-паша умер от чумы, и Сулейман сделал новым великим визирем и вторым после себя человеком во власти Османской империи Рустема.

Аббаса провели в присутствие визиря, где он исполнил теменна и позволил пажам опустить себя на ковер.

– Позвольте мне принести вам свои поздравления с ниспосланной вам великой удачей, – обратился Аббас к визирю. – Она волею Всевышнего воистину вам улыбается. Быть визирем величайшего из всех Османских султанов – благословение превыше понимания.

«Всевышний к этому руку точно не прикладывал», – подумал Рустем.

– Все наши благодарения и хвалы Ему.

– Однако хозяйка моя попросила вам напомнить, что хотя Всевышний и велик, бывают времена, когда щедрость свою – равно как и месть – Он может явить миру лишь через своих земных ангелов, призвав их это сделать.

– Передай своей хозяйке, что я ее слов не забуду и что я ей за них безмерно благодарен.

– Ну так я, собственно, потому и здесь. Чтобы обсудить всяческие способы, которыми вы могли бы доказать ей, что по-прежнему по-доброму памятуете о ней.

«Да уж, – подумал Рустем, – она времени даром не теряет, а сразу взыскивает ей причитающееся». Он хлопнул