Город чудес - Роберт Джексон Беннетт

И он не хочет делать то, что собирается. Он не хочет ее просить об этом.

Внезапное воспоминание, как удар ножа.

Запертый на том корабле, в той крошечной коробке. И лицо за стеклом: Винья Комайд, злобно улыбающаяся.

«Ты полюбишь меня, дитя, — сказала она. — В конце концов тебе придется. Потому что я останусь единственной, кого ты будешь знать. Долгие, долгие годы».

Он вздрагивает. «Это не одно и то же. Я забочусь о Мишре не только потому, что она единственный человек, который у меня есть. Это не так».

Он не хочет признаваться в своем одиночестве. Признаться, что ты один, означает стать по-настоящему одиноким. А он теперь слишком силен для такого. Он преобразился, оставив позади унылые, жуткие дни детства, когда был всеми забыт и заброшен.

«Мы все должны стать сильнее». Он сглатывает, поднимает руку и погружает ее в свою темную грудь. Закрывает глаза, нащупывая искомое. «Мы все должны превзойти самих себя. Я должен… — Он находит то, что ищет, и вытаскивает наружу. — И она тоже должна».

В его руке черная жемчужина, крошечный, совершенный кусочек его сути. Кусочек, который, если его проглотит смертный, сделает того чем-то… большим.

Смертный станет его частью. Его сенешалем.

Ноков переводит дух и говорит:

— Мишра.

Ивонна Стройкова приподнимает бровь и глубоко затягивается сигаретой.

— Итак, — медленно произносит она, — ты… уже был здесь, по твоим словам.

— Я знаю, это звучит безумно, — говорит Сигруд. Тати и Ивонна молчат. Они просто смотрят на него. Его шаткий деревянный стул скрипит, когда он наклоняется вперед, потирая лицо. Он раньше уже много раз такое делал — возвращался, чтобы рассказать резиденту дикую историю, произошедшую на передовой, — но сейчас все кажется особенно трудным. Наверное, потому что история особенно дикая.

И особенно опасная. Было невозможно объяснить его почти мгновенное возвращение, не упомянув о божественном — то есть о Мальвине, то есть о том участии Шары в божественных делах, которое было неведомо Тати. Он не рассказал девушке всего, разумеется, — и, конечно, умолчал о том, что Ноков разыскивает континентских сирот, которые на самом деле божественные дети, и о ее необычайном сходстве с Мальвиной. Но он должен был рассказать хоть что-нибудь.

Он ожидал, что девушка отреагирует агрессивно, однако она просто сидела на месте и медленно моргала, переваривая услышанное, но не произнося ни слова. Она молчала с того самого момента, когда он начал говорить. По какой-то причине ее неподвижность ранит сильней любой ярости.

— Это звучит не просто безумно, — говорит Ивонна. — Безумнее не придумаешь. От начала до конца.

— Знаю, — отвечает Сигруд. — Я знаю, кажется, будто я вышел отсюда всего час назад, и…

— В том-то и дело, что это не «кажется», — перебивает Ивонна. — Все так и было на самом деле.

— Я знал, когда шел к вам обеим, — говорит он с нажимом, — что мы играем с силами, которые нас превосходят. Но лишь теперь я начинаю понимать насколько.

— Да, эти силы достаточно могущественны, чтобы… я не знаю… сшить два отрезка времени, как два куска ткани. — Ивонна вяло смеется. Дым перед ее губами движется в такт. — До чего же я счастлива, что у нас нечто божественное в союзниках.

— В союзниках… — тихо повторяет Тати.

Они оба неуверенно глядят на нее. Это первые слова, которые она произнесла за долгое время.

— Да, — с неохотой подтверждает Сигруд. — В союзниках.

— Понятно, — говорит Тати. Она садится чуть прямее. — И… и когда же вы собирались мне об этом рассказать? Одно дело — узнать, что твоя мать была кем-то вроде тайного агента, и совсем другое — выяснить, что ее убило божество!

— Божество, которое также преследует нас, — говорит Ивонна.

— Да, — подхватывает Сигруд, пытаясь сменить тему. — Мы больше не можем тут оставаться.

— И твоя маленькая божественная подружка — она говорит, нам надо отправиться в Мирград, чтобы убежать от него? — спрашивает Стройкова.

— У нас на это пять дней, — уточняет он. — Да.

— Это не так уж много времени, — замечает Ивонна. — Вообще, это очень мало времени. Я бы сказала, так быстро нас может туда довезти только скорый поезд.

— Сколько времени это займет? — спрашивает Сигруд.

— Четыре дня, если погода хорошая. Но это Континент осенью, так что я бы не рассчитывала.

— Значит, будем надеяться, что успеем за пять, — и нам придется успеть.

— Да вы себя хоть слышите? — в ужасе говорит Тати. — Обсуждаете расписание поездов, как будто планируете отпуск! Вы обезумели. Вы оба чокнутые! Если хоть что-то из этого правда, то вы… — Она трясет головой, словно сражаясь с чем-то. Сигруд понимает, что она не хочет верить в услышанное — но вместе с тем верит. — Вы все это время держали меня в неведении! Весь мир, будь он проклят, держал меня в неведении!

— Тати, — говорит Сигруд. — Понимаю, это чересчур, но…

— Чересчур? — огрызается она. — Чересчур?! Ты… Ты знал, кто убил мою мать, и не сказал мне! Ты знал, кто хочет убить меня, и даже этого мне не сказал! Да что ты за человек такой?!

— Какой от того был бы толк? — говорит Сигруд. — Что ты смогла бы сделать, кроме как сидеть без сна, в тревоге, каждую ночь и каждый день? Ты узнаешь все, что нужно, когда пона…

— Я тебе не секретный агент! — кричит Тати. Она вскакивает и тыкает в него пальцем. — Ты не посмеешь скармливать мне только те сведения, которые считаешь нужными! Я на такое не соглашалась, я этого не просила, и у тебя нет права обращаться со мной так, словно все наоборот! Ты по-прежнему не рассказал мне всю правду, я это чувствую. Вы оба. То, как вы друг на друга смотрите, то, как вы подбираете слова…

У Ивонны получается не бросить взгляд на Сигруда, хотя она теперь старательно курит сигарету, которая почти превратилась в пепел.

— Тати… — говорит Сигруд.

— Как я это вижу, — отвечает девушка, сделав шаг в его сторону, — вам и впрямь нужно побыстрее доставить меня на тот скорый поезд. Но если я не пойду? Если откажусь идти? Что тогда, а?

— Мне приказали тебя защитить, — говорит он, раздражаясь. — А не обеспечить комфорт. Я могу бросить тебя в багажник и отвезти куда надо, если потребуется.